Осень в Задонье

Еще час назад это был огромный ухоженный огород: большие гряды лука да чеснока с темной зеленью перьев, ряды и ряды помидор да перца, недавно высаженные из парников, молодая картофельная ботва, морковные кружевные всходы.

Все это, еще час назад, после вчерашнего дождя, под солнцем светило нежной, обмытой зеленью на жуково-черном бархате влажной земли. Теперь это было сплошное месиво: объеденные, поломанные листья, ростки, втоптанные козьими копытами в грязь.

Тимоша бегал, оскальзывался, спотыкался и падал и тут же поднимался, крича:

— Кызь пошли! Проклятые! Пошли отсюда, такие!

До маковки перемазанный — одни лишь светлые глаза на грязном лице, — он бегал и кричал, пугая шелохливое козье стадо. И оно живой волною носилось в просторной, но изгороди, все вытаптывая, ломая и мальчика с ног сбивая. Он лежал под копытами, замерев от испуга.

Наконец, поняв, что с козьим стадом ему не справиться, Тимоша встал и закричал свое последнее, детское:

— Ма-амочка-а!! Мама!!

Он закричал так истошно, отчаянно, что козье стадо шарахнулось от него и стало выкатываться за отворенные ворота огорода.

Наверное, этот отчаянный зов и услышало материнское сердце. слава богу, что Ольга не видела сейчас своего сына.

Обессиленный, грязнее грязи, Тимоша из последних сил, но все же упорно гнал и гнал остатки козьего стада. Наконец до ворот добравшись, он сел на землю и подняться уже не мог. И тогда лишь заплакал.

От приречных, тополевых да вербовых зарослей к разоренному огороду неторопливо приблизился всадник. Возле мальчика он не стал останавливаться, проследовал дальше, вослед козьей орде, по пути прихватив в общий гурт невеликую шайку басакинских телят.

Иван нашел сына все там же, в проеме распахнутых огородных ворот. Он возвращался с хутора, от Аникея, и еще издали уже далекую, на полкургана, отару коз. Почуяв , он повернул к огороду, а ближе подъехав, увидел сына, сидевшего на земле.

Он бросился к нему, поднял на руки, прижал к себе мокрого, грязного, взъерошенного жалкого воробышка, стал спрашивать:

— Что с тобой? Что случилось? Кто обидел? Что у тебя болит?

— Наказывай меня! Это я во всем виноват… — быстро, горячечно и стал говорить Тимоша. — Я их не мог выгнать… Я их гнал-гнал, но не мог… Их целая тысяча… Они страшныео я не открывал ворота, папочка. Честное слово… Чем поклянусь… Я виноват, я не выгнал…

Тимоша ни о чем другом думать не мог: он знал, что за спиной его погубленный огород. И он в этом виноват, потому что отец, отъезжая сказал: «Гляди. Ты — за хозяина».

— Я виноват, я не смог…

Иван успокаивал сына, вытирал ему слезы, размазывая грязь:

— Не плачь, сынок. Не надосе будет хорошо. Не плачь.

Увидев погубленный огород, распахнутые ворота, он сыну поверил и разом все понял. И первая мысль была: «На машину! Догнать! Задавить! Горло перервать!»

Но на руках его тряслось от озноба, страха и боли легкое тельце сына. О нем первая забота: успокоить, утешить. Остальное — потом.

На погубленный огород не оглядываясь, Иван отвез сына к дому, умыл, переодел, тревожно спрашивал:

— Что болит у тебя? Тебя козы ушибли? Ты не виноват. С такой ордой и я бы не справился. Ты — молодец, ты не испугался. Ты их все равно выгнал.

Время подступало обеденное. Пора было менять у стада монаха Алексея. Но главное, поглядеть, вся ли скотина на месте. А еще и телят найти, Тимошей оставленных.

Кое-как пообедали, собрали для Алексея, чтобы, накормив его, оставить до конца дня у стада. Снаряженное ружье Иван положил в машину. С ним надежнее.

Когда от жилья отъезжали, холодком мысль: не вернутся ли они сюда к пепелищу. Настолько все открыто, и внаглую. Сейчас он уедет, а кто-то ждет этого…

Но надо было ехать.

Поехали. Оглядели, обшарили ближнюю округу, телят не нашли.

Своих коров с монахом Алексеем увидели в местах обычных, за Явленым курганом, в низине, возле речного водопоя.

Иван хотел сына оставить, но Тимоша ответил гневно:

— Нет! Я с тобой!

— Со мной так со мной…

Отправились в новый поиск, который оказался недолгим. На влажной земле широкая скотья сакма — след немалой отары — ясно была видна.

Отару скоро догнали. Увидели своих телят, которые устало брели, с трудом поспевая за шустрыми козами.

Перерезав дорогу всаднику, Иван остановил машину и вышел из нее с ружьем.

— Ты зачем моих телят угнал?

Чеченец глядел на него с усмешкой; глаза навыкате, словно козьи.

— Я никого не гнал. Они сами прибились. Без хозяина ходят.

— А огород? Тоже без хозяина? И ворота сами открылись?

— Не знаю, — пожал плечами чеченец, — кто открывалачем… Это твой огород, ты и смотри за ним.

Иван за годы извоза, в дорогах, в чужих краях, всякого навидался. Научился отпор давать. Сейчас можно было лупануть из ружья дуплетом: сначала над головой всадника и сразу рядом с лошадью, чтобы она понесла, сбросив хозяина.

Но рядом был сын, который еще не отошел от испуга недавнего. Тимоша уже выскакивал из машины, крича:

— Это наши телята! Наши! Мои! Марина! Живчик! Беляна! — стал окликать он по именам своих питомцев; и они потянулись к молодому хозяину, сбиваясь в привычную кампанию.