Осень в Задонье

— А за огород ты еще ответишь… — твердо пообещал Иван.

Чеченец усмехнулся и тронул коня вослед неумолчной, суетливой козьей орде, а потом и вовсе прочь поскакал, оставляя ее.

Басакины возвращались к дому неспешно. Уставшие телята шли медленно. Но добрались понемногу.

Оставив телят пастись на видном месте, недалеко от дома, пошли к погубленному огороду, на котором не только рассада и всходы овощные были объедены, выдраны, втоптаны в землю, но даже молодые ягодные кусты, плодовые деревца: яблони, вишенки, сливы. Для козьего племени это самая сладость — похрумтеть молодыми веточками.

Здесь, на огороде, их и застала Ольга, которая счастливым случаем — «попуткой» добралась до хутора быстро. Увидев, во что превратился ее огород, которым вчера еще любовалась, увидев гибель трудов своих и еще не веря, Ольга обомлела. Роняя на землю сумки, она еле устояла на ногах и не могла слова вымолвить, лишь рот открыла.

Тимоша бросился к ней:

— Это козы! Это все козы наделали! Это козы напали! Их было тысяча штук! Они тут бегали, , топтали… Я их гнал-гнал и выгнал… Я не виноват, мама… Я не виноват… — и слезы выступили у него на глаза.

Иван выразительным жестом показал жене: «Молчи…» Она и так молчала, лишь озиралась, не веря самой себе. Вчера еще гряды, лунки, рассада, парники. А нынче — сплошное месиво. Сколько трудов…

Позднее она все поняла, мужа слушая, и горячечные речи Тимоши, и увидев его грязную одежду. Поняла и стала успокаивать:

— Ничего… , милый. Конечно, ты не виноват. Ты — молодец. Ты их все же выгнал. И все мы сделаем. Все будет хорошо… Картошка поднимется, и чеснок тоже отойдут… Рассаду мы новую привезем, посадим, успеет еще вырасти. Все будет хорошо, мой милый.

Она говорила, успокаивала, а в душе была горечь, боль. Такие труды… Спину не разгибала. Но самое страшное: Тимошка… Он здесь один был. Только представить, что он чувствовал, когда кричал, звал ее и плакал.

Она выпытывала его:

— Тебя не ушибли? Тебе нигде не больно? Головочка не … Слава богу… — обнимала его, целовала.

Тимоша отвечал такой же искренней лаской, но со слезами. То страшное, что он видел, чуял и пережил, еще не ушло из него, лишь понемногу остывая в душе, но порой снова оживая. И тогда хотелось плакать от страха и боли. слава богу, что рядом были родные. К маме можно было прижаться, и тогда страх понемногу таял. Мальчик задремывал, а потом заснул. Он очень устал. Но даже сон его был неспокоен, с бормотаньем и вздрагиванием. И потому Ольга от постели его не отходила.

Иван же поехал на хутор, чтобы застать Аникея.

Тот все понял с полуслова, уточнил:

— , с бородкой?

— Да, — подтвердил Иван.

— Асланбек. Беспредельщик. Отморозок. Он всегда где-то : уедет, приедет. Промышлял. Скот у людей угонял. Его ловили, отец откупал. А сейчас Ибрагим доживает, совсем плохой, позвал его, все же — старший сын. Он скотину не пас. А тут сам погнал. Все понятно. Но разговаривать с ним бесполезно, слов не понимает. С Ибрагимом надо говорить. Поедем.

— Может, вызвать милицию? Составить акт? В суд подать?

— Бесполезно, — ответил Аникей. — Никто не будет заниматься.

— Тогда стрелять, что ли? Этих коз ли, коровли хозяев. Они же завтра снова это сделают.

— И стрелять бесполезно, даже себе в убыток, — повторил Аникей. И объяснил: — За хозяев в тюрьму посадят. За скотину будешь платить вдвойне. Это уже проверено. Бахчевника-армяна они так и выжили. Он ругался, потом стрелял, себе в убыток. По суду заплатил и все бросил. Да разве он один? на Рынах, на Чиганаках сеяли хлеб, озимку. Для кого? Для скотины Якуба и Джабраила. И жаловались, и в суд подавали. Что проку? Днем и ночью скотина на хлебах пасется. Гурт за гуртом идет, отара за отарой. Какой может хлеб уцелеть? Черная земля остается. Судисьолучишь сто рублей возмещения. Помучились год-другой и все бросили. Нетадо говорить с Ибрагимом. Чего он хочет? Поехали. Мне в ночь — плавать, а завтра в отъезд. Сашка! — закричал он. — Готовь на постав «тридцатки» и «сороковки». » чехонь попытаем. Говорят, она внизу себя показала.

— Рано, — откуда-то из глубины погреба-ледника сипло отозвался Сашка.

— Сейчас не поймешь. Как бабки говорят, навовсе поломалась стихея.

— Все понял, — ответил Сашка.

Чеченец Ибрагим еще при колхозе объявился в этой округе: он работал и жил на чабанском становье в урочище Кисляки, на краю колхозных земель, рядом с военным полигоном, где паслась порой вольно его скотина.

Дощатый дом, кирпичом обложенный, скотьи стойла под шиферными крышами, сараи, базы — обычное гнездо степняка-скотовода, какое от колхоза осталось. А вокруг — голая степь. И потому чужую машину увидели издали и засуетились, спеша укрыться в тесноте малых строений.

— Племянники прячутся, — усмехнулся Аникей.

— ? — не понял Иван.

— Чужие, — ответил Аникей. — На отдыхе. После тяжелых трудов. Одни уезжают, другие приезжают. Все считаются племянниками, гостями.

Когда подъехали к дому, на воле оставались женщины и дети. Аникея тут знали.

— Зовите хозяина, — поздоровавшись, сказал он.