Осень женщины. Голубая герцогиня

- Он отнесся ко мне превосходно, как всегда. Он меня успокоил, утешил. Он тотчас же высказал мнение, что надо ехать к тебе. Он почти также тревожился, как я; мы оба думали об одной и той же страшной вещи; не признаваясь в этом друг другу, мы оба боялись…

- Что я застрелюсь? - спросил улыбаясь Морис.

- Не произноси этого слова, никогда, никогда!… Это меня колет, как удар кинжала… Муж писал мне накануне: в Люксембурге все идет хорошо. Он не может вернуться в Париж, по крайней мере, еще через месяц, даже два… Для него, для слуг, для света я еду на несколько дней в Лоррен, в деревню, к м-м Домье. Мы так условились с доктором и Эскье… О, вся эта ложь мне немало стоила! Когда Клара взглянула мне прямо в лицо и спросила: «Вы едете в Лоррен?…» Я отвернула голову и не посмела ответить ей ни да, ни нет. Сколько хитростей, сколько обманов! Как стыдно и отвратительно все это.

Она остановилась на минуту с грустной тенью на лице; но когда она заметила, что та же грусть отразилась и в чертах Мориса, она постаралась улыбнуться и произнесла, победив угрызения совести:

- Что же такое? Ведь это ради тебя я лгала. А я тебя обожаю. Теперь не будем больше говорить обо мне. Ты знаешь, как страдала твоя Йю вдали от тебя. Скажи же мне, страдал ли ты хоть немножко вдали от нее.

И с грациозной беспомощностью, так пленявшей Мориса, она закрыла глаза и положила голову на грудь молодого человека. Он молча глядел на нее.

Солнечный день, наконец, поборовши туман, бросал яркие лучи в окна вагона. Они отражались розовым на красных спинках и сиденьях, стеганых диванов; тот же розоватый цвет лежал на лице и волосах Жюли. Бедное лицо со следами еще недавно пережитых страданий!… Морис с тревогой, с нежностью смотрел на него. Растрепавшиеся волосы вились вокруг лба; прикрывали виски и уши, почти скрывали шею; это были чудные волнистые волосы, тонкие, густые, тяжелые. Они напоминали собою реку, в которую втекает до двадцати разноцветных источников; темные, светлые, некоторые совсем рыжие, они имели свой особенный, раздражающий запах.

Помимо воли, беспокойный взгляд Мориса искал в них бледных серебристых нитей… Но нет, их там не было. Все было жизнью в этой роскошной растительности; густой, темный пушок подымался от самого лба. Взгляд Мориса спускался, следил за линиями этого лба… Как, нет морщин? Да… есть. Две лучистые линии, одна более глубока, другая едва заметная, как бы представляющая неловкое, неуверенное продолжение первой. Обыкновенно как та, так и другая были едва заметны, но пыль во время дороги осела на кожу и они углублялись.

«Вот такими они будут через несколько лет», - подумал Морис.

Движимый какой-то таинственной, спокойной и в то же время повелительной силой, он продолжал рассматривать это дорогое лицо. Нос был прелестных очертаний, чисто римский, правильный нос, без малейших недостатков! Рот решительный и пунцовый. Но глаза, такие молодые, такие детские, когда открыты веки, теперь действительно казались постаревшими.

Вдоль век, особенно по краям была масса мелких морщинок. «Это слезы», сказал себе Морис, чтобы утешить себя, потому что это открытие действительно его мучило. Слезы идут через веки, наполняют их солью, изменяют цвет и производят морщинки.

Увы! Это было еще не все! Около самого края глаза, несмотря на легкую прядь волос, спускавшуюся до век, ясно был виден целый сноп морщинок на нежной коже, они старили это лицо… Эти мелкие, лучистые линии вздрагивали, когда вздрагивали веки и шли вокруг всего глаза.

Почему Морис не мог оторвать взгляда от этих, почти незаметных признаков старости на этом все еще красивом, обворожительном лице? Почему, помимо воли, думал он о других глазах, о свежести другой кожи? Он продолжал свое беспокойное исследование. Шея слегка сливалась с полными плечами; но овал щек, подбородка и рот остались восхитительны, совсем молодые. Сквозь полуоткрытые во сне губы, - Жюли незаметно уснула, - виднелись два ряда нетронутых зубов с белой эмалью и плотных, как зубы девочки.