Осень женщины. Голубая герцогиня

Мари ждала ее в ее комнате! Она наскоро освежилась, переменила запыленный дорожный костюм. Когда Мари раздевала ее, Жюли увидала свое отражение в тройном стекле зеркала и припомнила вечер, когда она смотрела на себя таким же образом и, быть может, в первый раз любовалась своим телом, в первый раз испытывала желание быть красивой… Это был ноябрьский вечер… она вернулась из капеллы в улице Турин… Морис был там, внизу, в моховой гостиной, где теперь сокрушается Клара… О, это дорогое, мучительное время, с каким удовольствием вспоминала она теперь о нем! Страдать, бороться, против своего желания принадлежать Морису, что была эта борьба и эти страдания в сравнении с настоящим горем?

«Вот в эту минуту я мучилась болезнью дурного поступка, я опиралась на религию… Все это покинуло меня: и религия, и стыд; по крайней мере, это не защитило меня от меня самой… Самая верная защита - это было бы знание будущего и того, до чего доведут нас наши поступки. Тогда бы должна была найтись сила для сопротивления, а не теперь…»

И тотчас же эта мысль показалась ей как бы поруганием над своей любовью и над отсутствующим Морисом. Это поругание и ложь…

«Если бы я и знала будущее, то поступила бы точно так же. Все, что я выстрадала и что выстрадаю впереди не искупает моего греха. О, Бог мой, смилосердись надо мною!»

Кто-то постучал в дверь из коридора. Мари пошла отворить и вернулась, говоря:

- Г-н Эскье предупреждает барыню, что консилиум окончен и просит ее сойти, если она желает повидаться с докторами до их отъезда.

Жюли заторопилась, но ее ужасала эта светская комедия, которую ей придется сейчас разыгрывать.

Обещание Мориса преследовало ее. «Если вы овдовеете, я женюсь на вас!. » Это вдовство было ее самой заветной мечтою. И надо было притворяться встревоженной, огорченной. Из какой ужасной сети обманов соткано прелюбодеяние!

Проходя мимо рабочего кабинета, находившегося перед комнатой Антуана Сюржер, она услышала голоса, перешептывавшиеся за дверью. Чтобы хоть немного отдалить от себя испытание, она вошла туда. Она застала Фредера за письменным столом с пером в руках, перед листком белой бумаги; Эскье, Роден, Домье, барон Де Рие стояли около камина. Все смолкли, увидев ее. Фредер встал.

- Не беспокойтесь, пожалуйста, - произнесла она вполголоса.

Она пожала руки Домье и де Рие и с ними отдалилась от группы.

- Что сказали доктора?

Домье в нескольких словах объяснил развитие болезни. Паралич распространялся и достиг мозга.

- Мы сейчас думали, что он заговорит.

- В общем, - сказал Рие, - конец наступит не раньше нескольких недель.

Смерть!… Освобождение!… Жюли уедет за границу с Морисом и опять начнутся счастливые дни, как первые дни в Кронберге; Клара, баронесса Рие будет разыгрывать в отеле на Ваграмской площади роль светской, красивой женщины; говорят, что это необходимо для процветания банка. И все это счастье покупалось ценою смерти, приближавшейся медленными, но верными шагами…

Но Фредер подошел, считая необходимым сказать молодой женщине несколько успокоительных слов.

- Увы, сударыня, мы слишком уважаем науку, чтобы вводить вас в заблуждение в таком серьезном случае. Мы встретили такой случай, где наше знание неприложимо… Жизнь парализована в самом источнике мысли и деятельности. Существование нервозное… разрушающееся… подтачиваемое тайным недугом…

Он смотрел на Жюли; по-видимому это спокойное выражение лица смущало его; он ждал слез, которыми обыкновенно сопровождалась его резолюция. Но слезы не катились по щекам m-mе Сюржер. Она с твердостью спросила:

- Значит, нет никакой надежды его спасти?

Этот прямой вопрос смутил старого хирурга. Он повторил:

- Боже мой, конечно… наука…

И обернувшись к Родену, глядевшему на него своим хитрым, недоброжелательным взглядом, он сказал:

- Не правда ли, вы со мной согласны, доктор Роден? Роден поклонился.

- Медицина, действительно, бесполезна здесь, - сказал он, - по крайней мере, для того, чтобы вылечить. У изголовья г-на Сюржера ей остается только наблюдать и облегчать, по возможности, страданья. Поэтому я прошу у вас позволенья пройти еще раз.

- Взгляните на Фредера, - шептал Домье на ухо де Рие: - он вне себя от идеи Родена, он разбит; он не сумел сделать вид, что интересуется «наукой».

Жюли слегка поклонилась обоим авгурам и направилась к комнате больного. Эскье последовал за нею.

Она чувствовала теперь в себе больше сил, шла с большей уверенностью взглянуть на того, кто, так сказать, уже не существовал больше.

Запах хлороформа, смешанный с запахом духов, которыми только что накурили в комнате, захватил ей дыханье. Так как заходящее солнце било в окно, то перед консилиумом спустили жалюзи. Было почти совсем темно.

- Принесите лампу, Хело, - сказал Эскье сиделке.

- Ну вот! - произнес он, когда девушка вышла. - Вы видите, что осталось от Антуана.