Осень женщины. Голубая герцогиня

Если б в эту минуту Клара во всем призналась, если б она бросилась в эти, открытые ей материнские объятия, то Жюли, измученная борьбою, быть может не в силах была бы сопротивляться, быть может в пылу одного из этих великодушных порывов, так свойственных высоким сердцам, она воскликнула бы: «Ну, что ж! Люби его! пусть он тебя любит… будь его женой… Но не плачь… не страдай… но живи!»

Увы! Молодая девушка решительно закрыла свое сердце для этого порыва самоотречения, ее руки старались высвободиться из рук Жюли… Жюли повторяла, склонившись над нею:

- Клара, я тебя прошу, скажи мне!… Я сделаю, что ты хочешь… Слышишь? Все, что ты хочешь!…

Она чувствовала, что теряет под собой почву, что ей безумно жаль самое себя… Пусть самоотречение жертвы возбуждало ее. «Все, что ты хочешь, понимаешь?» Да, она отдала бы все за то, чтобы руки Клары обвились вокруг ее шеи и чтобы услышать: «Благодарю», которое успокоило бы угрызения ее совести. Но когда она ждала этой благодарности, молодая девушка почти резко вырвалась от нее.

- Оставьте меня! - сказала она.

Это было уж слишком. В Жюли возмутилась вся гордость, вложенная любовью в ее душу.

- Хорошо, - сказала она. - Я уйду.

Она вышла из комнаты Клары, вошла в свою и заперлась в ней. Ее жертва отречения была отвергнута и ее бедное сердце, разбитое угрызениями и презрением, снова вернулось к любви; вспомнив о мучительных, но полных прелести днях, проведенных в Кронберге, она все забыла и находила еще прекрасной ту долю, которую оставила ей судьба. В этой комнате, где она была совсем одна, она громко разговаривала с отсутствующим, говорила ему, что она его любит, его одного. Как девочка своего любимого святого, так и она просила, чтобы он простил ей этот день, когда ее сердце поддалось иным чувствам, кроме нежности к нему. Она обещала ему и самой себе не допускать себя поддаваться посторонним мыслям и ради него быть бесчувственной эгоисткой.

II

В эти осенние дни, лист за листом, обнажался большой сад отеля Сюржер. Перед павильоном, где жил Эскье, почти вся зелень пожелтела и свернулась; но до двадцати тонов, начиная от темно-зеленого и кончая ярко-красным, переливалось на этой готовой осыпаться листве. Там, где аллеи огибали павильон, два куста пурпуровых азалий казались какими-то деревьями из феерии, рядом с обнаженными сиренями. Глубина сада осталась удивительно зеленой, так как там были большие деревья с твердой листвой: платаны, лавры, кедры, а около маленького бассейна друг против друга стояли столетняя бузина и фиговое дерево. В этом уголку, смежном с соседними садами, целый день светило солнышко, не защищенное заборами, и свежесть воды оживляла корни.

Так как октябрь был теплый, ясный, похожий на северное лето, то Клара почти каждый день приходила с книгой или с работой посидеть под бузиной и фиговым деревом, сплетавшимися друг с другом ветвями; она просиживала здесь целые часы, наслаждаясь уединением, вдали от любопытных взглядов окружающих.

Со времени своего возвращения, Жюли два или три раза приходила за ней; несмотря на все, она очень тревожилась о молодой девушке и была полна жалости к ней.

- Не хочешь ли ты выехать со мной, моя маленькая. Доктор настаивает на этом.

Клара отвечала «нет» таким полным ненависти голосом, что Жюли с грустью отказывалась убедить ее. «Она меня презирает, она меня ненавидит», подумала она. И, действительно, не отдавая себе в этом вполне ясного отчета, именно эти чувства испытывала молодая девушка в долгие часы уединения. С того утра, когда она застала любовников, в любовном экстазе проходящих по зале, в ней возникла мысль: «Морис принадлежит мне, и его украла у меня Жюли». Она страдала, она плакала; но тем не менее она сохранила надежду, почти тождественную с надеждой Мориса: «Настанет день, когда я возьму его обратно… да, настанет день… несомненно».

День! Какое дело молодости до времени? Разве в этом долгом-долгом будущем мало дней, чтобы все устроить? И вот годы прошли: они не устроили действительность согласно мечтам, они только приблизили час неминуемого кризиса, час, когда уже нельзя себе сказать: до завтра…

Но в этот наступивший час Клара увереннее, чем когда-либо, говорила себе: «Морис меня любит». Вернувшись из монастыря, она заметила нежное беспокойство и мрачную грусть молодого человека. Да и сам он не признался ли, что ее любит, в тот день, когда слушал мелодию Бетховена?

Когда она, несколько времени спустя, сказала ему: Де Рие хочет жениться на мне», она не сомневалась, что Морис ей ответит: «Нет!… Это я вас люблю! Это я буду вашим мужем». Но что-то сжало им губы: они не поверили друг другу своей тайны; когда они расстались, то казалось, что вся их общая надежда на будущее разметалась, как дым. И все-таки, в то время, как Морис странствовал по Германии, полный воспоминаний и страсти, Клара не падала духом: тот же знакомый голос нашептывал ей: «Он уехал… Он тебя покинул. Но он тебя любит и, несомненно, он вернется к тебе».