Осенью. Пешком

Ладиделю другие соображения смыкали уста. Во-первых, врожденная робость, которая опять и опять внушала ему недоверие к собственным наблюдениям и сомнения в возможности быть любимым и желанным. Затем, он чувствовал себя безнадежно юным и неопытным, в сравнении с этой большой, умной, уверенной в себе девушкой и не без основания, хотя она была старше его всего на три, четыре года. В часы серьезных размышлений он с тоской думал о том, на какой ненадежной почве построено внешнее его благополучие. Чем ближе подходил год, когда должно было кончиться его подчиненное дотоле положение, и надо было проявить на государственном экзамене свои способности и знания, тем настойчивее становились его сомнения. Он усвоил себе быстро внешние легкие приемы своей профессии, в конторе производил впечатление приятное и умело разыгрывал чрезвычайно-занятого конторщика, но изучение законов ему не давалось, и когда он думал о количестве знаний требовавшихся для экзамена, его бросало в жар и холод. Мог ли он свататься к девушке или даже только будить в ней надежды, пока не имел видов на приличное, безбедное существование? Временами он в отчаянии запирался в своей комнате и решал взять с боем крутые скалы науки. На столе его лежали краткие руководства, своды законов, комментарии. Он брал у знакомых и рукописные конспекты устных и письменных задач прежних экзаменов, вставал рано утром, дрожа от холода, садился за стол, чинил карандаши и набрасывал планы работы на долгие недели. Но воля его была слаба, выдержки хватало ненадолго, и всегда находилась у него другая работа, казавшаяся ему необходимее и важней. И чем дольше лежали на его столь книги и глядели на него, тем унылее и непривлекательнее было их содержание. Он опять откладывал работу, «времени еще много», говорил он себе… Перед самым экзаменом, когда очень уже к спеху будет, он сумеет взять себя в руки и одолеет необходимое. Дружба его с Фрицом Клейбером меж тем росла и крепла. Фриц забегал к нему иногда вечером и, если Ладиделю нужно было побриться, предлагал ему свои услуги. Ладиделю захотелось как-то и самому получиться этой приятной, легкой, опрятной работе, и Фриц с удовольствием согласился. Серьезно, почти благоговейно объяснял он своему высокочтимому другу, как держать бритву, как точить ее, как сбивать крепкую мыльную пену. Альфред, как Фриц и предсказывал, оказался чрезвычайно-понятливым и переимчивым. Он скоро научился быстро и безукоризненно брить не только самого себя, но и другу своему и наставнику мог оказывать эту услугу и находил в этом радость и удовлетворение, скрашивавшие ему многие вечера после дней, отравленных безуспешным учением. Когда же Фриц посвятил его в искусство плетения кос, он испытал удовольствие, которого и вовсе не чаял. Восхищенный его быстрыми успехами, Фриц принес ему однажды искусственную косу из женских волос и объяснил, как создается такая художественная вещь. Ладидель пришел в восторг от этой тонкой работы, принялся распускать пряди своими тонкими, нервными пальцами, и вновь сплетать их. Он скоро научился и этому. Тогда Фриц стал приходить с более трудными, более сложными работами, и Альфред учился, шутя, играя, с наслаждением перебирал длинные шелковистые волосы, изучал разные способы плетения кос, прически, научился скоро и завивать волосы и при каждой встрече друзья долго и оживленно беседовали теперь о профессиональных вещах. На прически всех женщин и девушек Ладидель смотрел пытливым взглядом знатока и порою поражал Клейбера меткостью своих замечаний.

Он только часто и убедительно просил Фрица ничего не говорить барышням Вебер о его времяпровождении. Он чувствовал, что этим новоприобретенным талантом он там лавров не стяжает. Но любимой его мечтой, тайным его сердечным желанием, было держать когда-нибудь в своих руках длинные, белокурые волосы Марты и заплетать их по-новому, в художественно-красивые косы.