Осенью. Пешком

Он шатался после ее ухода еще добрый час. Здесь и там, из садов и балаганов, несся еще шум праздничного веселья. Наконец, он пришел домой, возбужденный, усталый, лег в постель, и тотчас уснул тревожным сном. Час спустя он проснулся, но прошло много времени, пока он опомнился от смутного хаоса влюбленных грез. В окно смотрела бледная, серая ночь, в комнате было темно и тихо, и Ладидель, непривычный к бессонным ночам, растерянно и тоскливо смотрел во мглу, и чувствовал еще в голове тяжесть вчерашнего хмеля. Долго мучило его что-то забытое, но о чем казалось так необходимым думать. Наконец, томительная мгла рассеялась и отрезвившийся мечтатель ясно все вспомнил. И всю долгую ночь мысли его вертелись вокруг вопроса, где достать деньги, которые он обещал своей новой приятельнице. Он не понимал, как он мог дать такое обещание, очевидно, он был околдован. Мелькнула было мысль нарушить слово, и даже улыбнулась ему. Но не победила, – отчасти оттого, что честная юношеская доброта не позволяла ему оставить девушку в тщетном ожидании помощи. Но сильнее, конечно, было воспоминание о красоте Фанни, ее поцелуях, теплоте ее тела, и уверенная надежда, что все это завтра будет всецело принадлежать ему. Он отверг и устыдился мысли об измене ей, и всю свою энергию устремил на измышление наиболее верного и наиболее безопасного пути к обретению этих денег. И чем больше он думал, тем значительнее вставала в его представлении эта сумма и тем невозможнее казалось достать ее.

Когда Ладидель пришел утром в контору, серый, усталый, с красными после бессонной ночи глазами и тяжелой головой, он выхода еще перед собою не видел и готов был душу продать за сто марок. Рано утром он был уже у закладчика, хотел заложить часы и цепочку, вместе со всеми своими драгоценностями, но эта тягостная, позорная попытка оказалась напрасной – за все вместе ему больше десяти марок не давали. Он печально сгорбился над работой и провел унылый час над вычислениями. В это время мальчик, принесший почту, подал ему маленькое письмецо. Он с изумлением вскрыл хорошенький конвертик, сунул его в карман и украдкой прочитал розовую записочку, оказавшуюся в нем: «Милый, придешь, значит, сегодня? Целую. Твоя Фанни.

Это положило конец его колебаниям. Ладидель решил какими бы то ни было способами и чего бы это ни стоило ему, сдержать свое обещание. Письмецо он спрятал в боковой карман, поминутно украдкой вынимал его и обнюхивал. От него шел теплый, нежный запах, который пьянил его, как вино. Уже минувшей ночью мелькнула у него мысль, в крайнем случае, добыть деньги запретным путем. Но до той минуты он не давал еще воли этим планам. Теперь они всплыли опять настойчивее и обольстительней. Его честному сердцу претило как воровство, так и обман, но он убеждал себя, что это будет лишь вынужденный заем, погашение которого будет первой его заботой. И он ломал себе голову над тем, как выполнить этот план. Он легко мог бы получить эту сумму из банка, где его знали, если бы решился подделать подпись своего патрона. Но на такую настоящую мошенническую проделку у него отваги не хватало. Целый день он ходил расстроенный, задумчивый, угнетенный, ломал себе голову, и в конце концов вышел бы из этого испытания с тоской, но с незапятнанным именем, если-бы к вечеру, в последнюю минуту, слишком уж соблазнительный случай, все-таки не сделал бы его мошенником.

Патрон поручил ему отправить куда-то денежный пакет и отсчитал ему банковские билеты. Их было семь, он дважды пересчитал их. И тогда уже он устоять не мог, дрожащей рукой взял одну из ассигнаций себе, а шесть запечатал и отправил на почту. Он раскаялся в своем поступке, едва мальчик ушел с запечатанным сургучом письмом, надпись на котором не согласовалась с его содержанием. Из всех способов утайки этот показался ему самым нелепым и самым опасным, так как в лучшем случае могло пройти лишь несколько дней, пока обнаружится пропажа и получится известие об этом. Когда письмо ушло и поправить ничего уже нельзя было, неопытный в зле Ладидель почувствовал себя, как самоубийца, который надел уже петлю на шею, оттолкнул ногой скамеечку, и все еще жадно цепляется за жизнь. Три дня лишь пройдет, говорил он себе, быть может, один только день, и погибло мое доброе имя, свобода, будущее, и все из-за этих ста марок, которые я взял даже не для себя. Он видел себя на допросе, осужденным, прогнанным с позором, посаженным в тюрьму, и сознавал, что все это заслужено и в порядке вещей.

Лишь когда он шел ужинать, он подумал по дороге, что в конце концов история эта может кончиться и менее печально. Он и не надеялся на то, что кража не обнаружится. Но как доказать, что деньги украл он? Чтобы подкрепить себя, он против обыкновения выпил пива за ужином и пошел домой принарядиться. Надел лучшее белье, праздничный костюм, и час спустя был уже на танцплаце. К нему вернулась его уверенность, да и вновь проснувшиеся горячие молодые желания заглушали в нем чувство страха и боязни.