Осенью. Пешком

В огромной толпе происходили на каждом шагу странные, забавные и ужасные вещи: лошади полошились, дети падали и кричали, преждевременно напившийся человек беспечно горланил песню, словно был один и, видимо, чрезвычайно доволен и рад был своему опьянению и независимости. Толкались и кричали разносчики с апельсинами, конфетами, с воздушными шарами для детей, и пирожными, с искусственными букетиками для шляп молодых людей. В стороне, под неистовую музыку шарманки, вертелась карусель. Разносчик один громко спорил с покупателем, который не хотел платить, дальше полицейский вел за руку заблудившегося мальчика. Оглушенный Ладидель упивался всей этой кипучею жизнью и счастлив был тем, что принимал участие во всем этом и видел вещи, о которых долго еще будут говорить по всей стране. Ему очень хотелось знать, в котором часу ждут короля и, когда ему удалось пробраться к почтенному павильону, где на убранном флагами возвышении накрыт был стол, он с восторгом и благоговением увидел бургомистра, представителей города, городского голову и других сановных лиц, в орденах и знаках отличия, сидевших за столом, евших и пивших белое вино из граненых бокалов. Называли шёпотом их имена, и кто знал кое-что о том или ином, или встречался по делу с тем или другим, находил благодарных слушателей. Узнали известного фабриканта и миллионера, и говорили о нем. Узнали затем сына министра, и одного молодого человека, сидевшего во главе стола, приняли, наконец, за какого-то принца. Созерцание такого блеска и великолепия хоть кого могло осчастливить. И скромный Ладидель изумлялся, восхищался и уже в одной роли зрителя, вырастал в собственных глазах. Он предвкушал далекие дни, когда со всеми подробностями опишет это людям, не сподобившимся такого же счастья, и не видевшим всего этого.

Про обед он совершенно забыл, и когда, несколько часов спустя, почувствовал голод, вошел под навес кондитера и сел пару пирожных. И, боясь упустить что-либо, опять поспешил в толпу, и бесконечно счастлив был тем, что ему удалось видеть короля, хотя бы только и спину его. Затем купил билет в тир. В искусстве этом он ничего не понимал, однако, с удовольствием и волнением разглядывал стрелков, узнал имена некоторых героев, и с благоговением наблюдал мимику и игру глаз стрелявших. Потом пошел к карусели, поглядел немного, побродил под деревьями, среди оживленной толпы, купил открытку с портретом короля и государственным гербом, долго вслушивался в усердные выкрикивания разносчика, бойко сыпавшего остротами, и любовался расфранченными толпами народа. Когда он очутился подле киоска фотографа, жена последнего пригласила его войти, а окружающие смеялись, и назвали его очаровательным молодым Дон-Жуаном. Он вспыхнул и быстро отошел. И опять, и опять останавливался, слушая музыку, подтягивая знакомым мелодиям и помахивая в такт своей тросточкой. Меж тем вечер надвинулся. Стрельба закончилась, и здесь и там, в павильонах и под деревьями началось бражничанье. Еще небо теплилось тихим светом, и башни, и далекие горы четко рисовались в осенней, светлой мгле, а уже здесь и там вспыхивали огни и фонари. Ладидель бродил как в хмелю, и жаль ему было угасшего дня. Солидные обыватели спешили домой к ужину, уставшие дети нетвердо сидели на плечах отцов. Исчезли нарядные экипажи. Но теперь только оживилась и разошлась молодежь, радовавшаяся предстоящим танцам и попойке. На улицах и на площади стало мало люднее, и здесь, и там, на каждом углу, то несмело, то вызывающе выныривала любовная парочка, рука об руку, еще по-праздничному чинно, но уже исполненная нетерпения и предвкушения ночных утех. В этот час веселость и упоение Ладиделя стали таять, как дневной свет. Воскресало постепенно воспоминание о печали и обиде, смешанное с неутоленной жаждой радости и жизни.