Осенью. Пешком

При вступлении в преддверие ада своего призвания ему пришлось расстаться со своим приятелем, что было для него большим огорчением. Отец Франца Ремписа пристроил сына на обучение в другой город, и Франц пришел в один прекрасный день проститься с Эмилем и показать ему свой новый темно-красный чемодан, на жестяных углах которого выведено было его имя. Утешение Франца, что они будут часто писать друг другу, не согрело сердца Эмиля. Он не знал, откуда добудет денег на почтовые марки. И, действительно, вскоре пришло из Лахштеттена письмо, в котором Ремпис извещал о своем прибытии. Письмо это, усердно и рачительно составленное из многих изысканных фраз и коммерческих выражений, вызвало Эмиля на длинный, обстоятельный ответ. Над составлением его он провел несколько вечеров, но отослать его на первых порах оказалось невозможным. В конце концов, это ему все-таки удалось и он сам видел для себя извинение и оправдание в том, что первый его проступок вызван был благородным чувством дружбы. Ему поручили отнести несколько писем на почту и так как это было к спеху, то старший конторщик дал ему на руки марки, которые он должен был наклеить по дороге. Этим случаем Эмиль и воспользовался. Он наклеил на письмо к Францу, лежавшем в его боковом кармане, одну из красивых свежих марок, а одно из деловых писем опустил в почтовый ящик без марки. Вследствие этого поступка, юноша очутился у границы, представлявшей для него особую опасность и соблазн. Он уже и раньше, правда, таскал порой, подобно другим ученикам, кой-какие мелочи, принадлежавшие хозяевам, как, например, горсть сушеных слив, сигару. Но этими лакомствами все пользовались и с совершенно чистой совестью. В этом была даже отвага и удаль, которой виновник гордился и потом это утверждало его принадлежность к дому и припасам. Тогда как кража почтовой марки была чем-то совсем иным, чем-то уже значительным, тайным похищением денежной ценности, которое не могли оправдать ни обычай, ни пример. И сердце юного преступника тревожно билось и в течение нескольких дней он ждал каждый час, что преступление его обнаружится и его привлекут к ответу. Даже для людей легкомысленных и для таких, которые уже в родительском доме по части лакомств бывали нечисты на руку, первое настоящее воровство все же вещь весьма неприятная, и иные больше тяготятся первым незначительным проступком, чем позднее более серьезными согрешениями. Опыт, по крайней мере, показывает, что молодые, случайные воришки не справились с первым своим преступлением и безо всякого внешнего принуждения облегчали свои души признанием. Но этого Эмиль Кольб не сделал. Он побаивался раскрытия его проступка и мало-чуткая совесть мучила его немного, но когда прошло несколько дней и солнце продолжало сиять и дела шли обычным ходом, словно ничего не случилось, и ему не за что было отвечать, эта возможность тихонько и безнаказанно извлекать выгоду из чужого кармана представилась ему выходом из сотен затруднений, быть может, даже предопределенной ему дорогой к счастью.

Так как работа и дела казались ему лишь тягостным окольным путем к наживе и удовольствию, так как, подобно всем глупцам, он думал лишь о цели, а не о пути к ней, то полученный им опыт, что при известных обстоятельствах можно безнаказанно извлекать всякого рода выгоды, – явился для него могучим соблазном. И он не устоял пред этим соблазном. Для юноши его возраста есть сотни маленьких вещей, обходиться без которых очень трудно, вещи, мелькающие перед взором, подобно желанным райским плодам и представляющие для детей бедных родителей двойную ценность. Как только Эмиль Кольб стал мечтать о дальнейших нечистых доходах, как только обладание никелевой и даже серебряной монетой перестало казаться невозможным, а, наоборот, рисовалось доступными во всякую минуту, вожделения его похотливо потянулись к разным мелочам, о которых он раньше и не думал.

Товарищ его Фербер, например, обладал карманным ножом с пилочкой и стальным колесиком для разрезания стекла, и хотя ни пиление, ни разрезание стекла нисколько не прельщали его, обладание таким чудесным ножом казалось ему, однако, в высшей степени желательным. Не дурно также было бы иметь для праздничных дней синий или коричневый галстук, какие носили теперь другие конторщики, пощеголеватее. Досадно было также видеть, как четырнадцатилетние фабричные парни ходили уже в пивную после работы, тогда как он и старше годом и выше по положению, до сих пор еще ни разу не заглянул в какой-нибудь трактир. Так же обстояло и с девушками. Иные подростки-фабричные, ткачи или вязальщики по воскресеньям разгуливали и даже рука об руку с подругами, тогда как молодому коммерсанту предстояло еще протомиться в учении три-четыре года, пока добьется, наконец, возможности предложить хорошенькой девушке прокатиться на карусели или угостить ее кренделем.