Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Сегодня я, Дагна, уезжаю в деревню, обратно в Лепалотас. Завтра сто лет со дня рождения отца, и я должен быть там.

— Езжай.

— И еще я начал… Мне кажется, там я начинаю все сызнова. Ведь когда человек рождается, не ему больно.

— Езжай, Саулюс.

— Я не могу сейчас рассказать, боюсь — проговорюсь, и исчезнет все, что вижу. Ведь слова хоронят мысль. Как песок следы.

Дагна чувствует, что ее ноги снова обжигает раскаленный песок. Она идет по песку, опять идет одна, увязая до колен, и боится упасть…

— Ты не сиди там, на даче у подруги. Возвращайся домой и живи. Возвращайся, чтоб дом не пустовал.

Дагна, словно ее разбудили, поднимает голову:

— Тебе было письмо на столике. Нашел?

Саулюс не может вспомнить, о каком письме говорит Дагна. Наконец сует руку в карман, достает сложенный листок и кладет перед ней. Пока Дагна читает, Саулюс смотрит в сторону, слыша авторитетные наставления директора, требования… и так далее, и так…

— Что теперь будешь делать?

Что он будет делать? Что он может делать?..

И так далее, и…

— Бумаги у тебя нет?

Дагна находит в сумке сложенный вчетверо белый листок, похожий на тот, с подписью директора.

— И шарик. Она подает ручку и не спускает глаз с правой руки Саулюса, которая очень медленно выводит первые буквы, а потом берет разгон и начинает торопиться. Буквы все мельче, неразборчивей… Он отталкивает бумагу, глубоко втягивает воздух — писал затаив дыхание.

— Положи в конверт и отправь.

— «Прошу освободить меня от занимаемой должности», — читает Дагна единственную короткую фразу. — И все?

— Все. Буду служить одному богу.

— В заявлении не указаны мотивы.

— Не поймет. Только посмеется.

— Хорошо, я отправлю, — Дагна складывает заявление, прячет в сумку.

Саулюс поворачивает голову, словно его окликнули. На ступеньках, под свисающим плющом, стоит Стасис Балтуоне, щиплет пальцами буйную бороду и раскачивается всем телом, кажется не веря своим глазам. Наконец трогается с места, лавируя между столиками, и уже издали посылает улыбки.

— В третий кабак захожу, неужто, говорю, не увижу знакомого лица. Мое почтение старым друзьям, — Балтуоне кланяется и, пошатнувшись, опускается на стул.

Саулюс отодвигается со своим стулом и говорит:

— Ты опоздал, Стасис, мы уже уходим.

— Дагна, ты можешь приказать Саулюсу, чтоб еще посидел?

— Нам правда пора.

— Как вы похожи друг на друга, а? Ах, Саулюс, Саулюс, куда ты добежишь? Мир — куча гнилья, змеиный клубок. Подожди, коллега, я тебе из последней почты… Реши-ка такую арифметическую задачку.

— Не люблю арифметику, она мне напоминает магазин.

— Можешь послушать или не можешь? Коротенькая, из последнего задачника… Из подъезда одного дома вышел классик А, из другого подъезда — Б. Оба встретились в точке В. Классик А: «Ты читал мой новый роман?» Классик Б: «Я плохой пловец. Боюсь утонуть». Классик А: «Дерьмо в воде не тонет». Пардон, мадам, как сказал бы наш друг Бакис. И вопрос: может ли точка В послужить стартовой площадкой для полета в бессмертие? Вот и все. Решай, Саулюс.

Но Саулюс уже встал, он так ничего и не расслышал. Встает и Дагна.

— Опять ни одного знакомого, — скорбно качает головой Стасис Балтуоне.

На проспекте Саулюс подает Дагне руку (как знакомой, с которой перебросился словом при встрече) и ссутулясь удаляется, исчезает в толпе.

Дагна медленно бредет в ту же самую сторону. Словно босиком по раскаленному и вязкому песку.

…на фоне черной тучи белая птица, падающая наземь с надломленными крыльями. Белое, ждущее лицо Матери. Ее протянутая рука… Слева…

…пляшущая цыганка, ее тело — мечущееся пламя страсти. Белые языки пламени, обжигающие одноногого мужчину. И лицо Матери. Слева…

…застывший в горе старик у свежей могилы. Руки лежат на заступе, он смотрит перед собой. Спрашивающее лицо Матери. Слева…

…младенец на руках юной женщины. От радости дрожит воздух. Весь мир счастлив, звучат гимны. Лицо Матери, полное мудрости и покоя. Слева…

Все медленнее шаг. Изредка Саулюс перестает замечать все вокруг, идет как слепец, которого кто-то ведет за руку и оберегает, чтоб он не столкнулся со спешащими навстречу людьми. Застывает у перекрестка — тоже кто-то удержал. У меня нет с собой ни блокнота, ни карандаша, ни записной книжки. Так нужно, а под рукой ничего… От раздражения Саулюс приходит в себя, он понимает, что нельзя ждать, пока вернется домой. Сейчас, сию минуту, это ведь не повторишь… Другой раз, может, и не увидишь того, что предстало перед тобой в этот миг. Повернувшись, подбегает к газетному киоску, просит тетрадь для рисования. Нет. Нелинованный блокнот? Нет. Карандаш, только очиненный? Не бывает. Простонав сквозь зубы, Саулюс отходит в сторону, в отчаянии озирается, не может сообразить, где же достать бумагу и карандаш. Снова идет бездумно, музыка линий звенит в ушах, она настолько явна, он ее видит и слышит… Надо остановиться, найти уголок, где можно присесть…