Осеннее равноденствие. Час судьбы

Гривастый, словно угадав мысли Каролиса, цапнул его за руку, крепко сжал и в то же время кулаком другой саданул под ложечку. Удар был настолько неожидан, что Каролис согнулся, и тогда чем-то твердым его шарахнули по затылку. Когда очнулся и хотел встать, почувствовал, что руки связаны за спиной.

— Встань, пред-се-да-тель! — Сапог Густаса пнул его в бок. — С лежащим разве разговор.

Гривастый схватил Каролиса за плечи, поставил на ноги и просипел:

— Стоя окочуришься.

— Не доставая ногами земли, — добавил Густас и двинул дулом автомата в грудь. — Иди! Прямо, — показал в поле.

Каролис брел, почему-то надеясь, что вдруг загремят выстрелы народных защитников. Неужто и на сей раз на ночь в город подались?

Кто-то схватил его за шиворот, чьи-то руки поднялись над головой, и Каролис почувствовал на шее шероховатую веревку. Остановился, будто ударившись в стену.

— Иди, иди! — сказал Густас. — Или наш галстук для тебя слишком прост?

Густас и эти двое загоготали.

Каролиса гнали все дальше от засыпающей деревни. То тут, то там лаяли собаки.

Ночь была глуха и слепа.

Остановились под старыми липами.

Гривастый перебросил через сук веревку, дернул. Петля сдавила горло, Каролис захрипел.

— Хо-хо, не нравится? — спросил Густас; он стоял перед Каролисом, словно белый призрак. — Пред-се-да-тель Йотаута, настало время нам с тобой расстаться. Достаточно послужил большевикам, сейчас отправишься к чертям прямо в котел со смолой.

Густас махнул рукой. Двое мужчин так дернули за веревку, что Каролис и не почувствовал, как земля ушла из-под ног. Жуткие тиски сдавили горло; хотел пальцами ухватиться за веревку, но руки были связаны. «Люди!» — крикнул он, но не расслышал голоса, только хрипение. Почему он раньше не кричал? Почему?.. Тело дернулось, словно кто-то его сгибал, и он повалился на снег.

Сколько раз это повторялось, Каролис потом не мог вспомнить. Придя в сознание, отдышавшись, лежал на снегу. Веревка уже не резала шею, руки были свободны.

— Слышишь, пред-се-да-тель? Встань, черт возьми, когда я с тобой разговариваю!

Они схватили его, оторвали от земли. Каролис едва держался на ногах.

— Вбей в свою пустую башку! Завтра скажешь людям: забирайте свой скот, все забирайте, что кому принадлежит, потому что это ваше, не колхозное. Слышал?

Каролис не ответил. Единственным его желанием было — не упасть. Только не упасть!

— Завтра скажешь! И все людям раздашь. Будет так, как я хочу! А если нет… И тебе, и всей твоей семье — крышка! Веревку мы оставляем на другой раз, на последний. И чтоб язык держал за зубами. Пошел домой!

Не упасть, только не упасть.

Как сделать шаг и не упасть?

— Иди! — рявкнул Густас. — Марш!

Каролис ни живой ни мертвый побрел по полю.

Утром на ферме первой встретил жену Швебелдокаса. Хотел сказать: передай своему, что семена не понадобятся, но промолчал. Кликни женщин, приказал. И подумал: хорошо, что мать ушла в Пренай, к Саулюсу.

…Каролис оглядывается — он уже в самом конце деревни. Если будет бродить по полям, ни горсточки ржи не достанет. Пошел бы дальше, сел в автобус, уехал туда, где никто его не знает, там бы спросил… Но ведь мать сказала: ржи с земли Лепалотаса. Так мать хочет…

Он знал, что от хутора Банислаускаса ни следа уже не осталось. Даже хлева снесли, бульдозером землю выровняли. Вот бы увидел старик Банислаускас! Может, жив еще, говорят, отписал из Америки родственникам, все грозился вернуться. «Освободят американцы Литву, и Банислаускас тут как тут», — смеялся Казис Гервинис, строя свой дом на месте хутора Банислаускаса. Неплохо выглядит дом Гервиниса, из силикатного кирпича, крыша из красного шифера, возле дороги густая живая изгородь. Только яблоньки еще тщедушные. Все здесь новоселы, у всех сады молодые, пять или три года назад посажены, у иных только этой весной. Негде от солнца спрятаться, вся жизнь на виду у каждого, кто едет или топает по дороге.

Потрогав козырек фуражки, Каролис сворачивает во двор Гервиниса. Всегда с ним ладил, отчего бы не зайти? Возле дома сверкает автомобиль. «Неужто гости у него?» — думает Каролис, хочет вернуться, но вроде не с руки — раз сделал шаг, делай и другой. Дети снуют у легковушки, забираются в нее, хлопают дверцами. Каролис стоит, ждет, чтоб кто-нибудь вышел во двор. В доме слышны громкие голоса. Наклонившись, он сморкается, вытирает руку о штаны и открывает дверь с окошком, украшенным разноцветными стеклами.

— Да это же Йотаута! — радуется Казис Гервинис, выбирается из-за стола, переминается на нетвердых ногах. — В самое время, Йотаута, одни осилить не можем.

За столом сын Гервиниса Пранас, уже пятый год зоотехник в колхозе, рядом с ним — Раполас, шофер. А на столе две бутылки коньяка, на тарелке колбаса.

— Видишь? — Гервинис тащит Каролиса к окну, тычет пальцем в автомобиль. — Видишь, спрашиваю?

— Глаза есть, Казис. Даже останавливался…

— Осмотрел, значит?

— Да…

— Сынок сегодня пригнал. Ну как?

— Ничего.

— Ха, Йотаута! Ничего! Это же «люкс», понимаешь? «Люкс»!

— Только бы колеса крутились, Казис.

— Будто ветер летит. Фьють, и — пыль столбом. Давай к столу, Йотаута.