Осеннее равноденствие. Час судьбы

Каролис сопротивляется — он по делу пришел, хотел спросить, но раз уж так… Присаживается на мягкий стул, смотрит на мерцающий телевизор, в котором пляшут какие-то человечки, поднимает полный стаканчик.

— Специалисты получают теперь в первую очередь, — говорит Гервинис, положив тяжелую руку на плечо Каролису. — Председатель сказал: будешь хорошо работать — дам талон в качестве премии. И дал! Не соврал, гад. Это мне нравится.

Младший Гервинис, Пранас, поежившись, бухает кулаком по столу:

— Попробовал бы не дать! Вот бы он у меня попробовал…

— А ведь мог! Мог!

— Не мог, отец! Я закон знаю. Если что, заявление на стол — и с этого дня ухожу.

Казис Гервинис качает головой, чмокает.

— Видишь, Йотаута? Ты слышишь?.. Вот какая теперь молодежь… Ну, черт с ними… Давай лучше выпьем…

— Наполним баки, — уточняет шофер Раполас и выпивает свой стаканчик до дна.

Каролис нехотя жует колбасу. Казис Гервинис то и дело встает и поглядывает в окно.

— Красота, когда вот так стоит.

— Я по делу, Казис, — опять напоминает Каролис.

— Да брось ты все дела, Йотаута! У меня сегодня праздник, — Гервинис дружески тормошит Каролиса за плечо. — Хорошо, что заглянул. Ах, Йотаута, как подумаешь, кто мог раньше сказать, что все так повернется.

— То-то, Казис.

— Ты всегда был человеком, но в те годы пострадал зазря.

Каролис опускает голову, отворачивается.

— Видать, так надо было.

— Да не будь агнцем божьим, Йотаута! Поломали тебе жизнь.

— Я сам, Казис…

— Ты, ты!.. А «жигулек» вот стоит. Выпьем. Видал я, твой брат Саулюс приехал.

— Побыл несколько дней и опять улетел.

— Возвращаюсь как-то на рассвете… дело у меня такое было, дернули как следует, — гляжу, идет кто-то по берегу Швянтупе, идет, потом постоит, опять пойдет, опять постоит. Глядел я со стороны, глядел — да это же Саулюс! Малышом ведь знал. Окликнул, а он хоть бы обернулся — знай по лугам бредет. Говорят, художники все такие… — хихикает Гервинис.

— Одного знаю в Пренае, но он парень что надо! — вставляет Пранас.

— Саулюс, наверно, загребает лопатой?..

— Да не знаю, Казис, не спрашивал.

— А мне любопытно… Вот так — то идет, то стоит, смотреть на него надоело, а он все стоит…

Каролис вытирает ладони о лоснящиеся штаны, шепчет Гервинису на ухо:

— Проводи меня.

Гервинис с любопытством смотрит на него, понимающе подмигивает, но опять тащит Каролиса к окну.

— Стоит, а?

— Стоит, Казис.

— Красота, говорю, когда так стоит. И меня сынок научит, сяду и покачу.

Пранас хохочет. Смеется, держась за живот, аж заходится.

— Чего ржешь-то? — багровеет Казис Гервинис.

— Ох, не могу… не могу… Он поедет, старикан! Ну и болтает, умереть можно.

Гервинис топает ногой, сжатыми кулаками бьет себя по бедрам.

— А может, скажешь, за чьи тысячи купил? Не за мои деньги?

Пранас затихает, беззастенчиво смотрит на отца.

— Ладно уж, иди. Напился, так иди.

— Гад! Ты так! Возьму топор и расколошмачу ее!

— Отец! — в голосе Пранаса недвусмысленная угроза.

Гервинис садится на цементное крыльцо, опускает голову.

— Да ты не рыпайся, Казис, уступи, — наставляет Каролис.

— Вот времечко настало! Собственному сыну слова нельзя сказать. Разве думали, что такого дождемся?.. Ах, Йотаута, Йотаута! Тебе-то хорошо, никто на рожон не лезет…

— А-а, хорошо, — с горечью протягивает Каролис, но Гервинис, погрузившись в свои мысли, не слышит чужой тихой жалобы.

По дороге с грохотом пролетает грузовик. Каролис ждет, чтоб он удалился, чтобы все кругом затихло. Но и медлить больше нельзя.

— Я хотел спросить, Казис… при молодых не смел.

Гервинис поднимает голову, смотрит на него с печалью.

— Ты, часом, в прошлом году ржи не сеял?

— Ржи?.. — Глаза Гервиниса округляются, кажется, он вот-вот рассмеется.

— Ржи, Казис. Не найдется ли полпуда?

— Ржи, — задумывается Гервинис, словно силясь вспомнить, как выглядит эта рожь. — Ржи, говоришь… А зачем тебе рожь?

— Надо, Казис.

— Самогон гнать будешь?

— Не смейся.

— Так зачем тогда рожь?

— Матери ржаная мука понадобилась, — оправдывается Каролис, как ребенок, но, проговорившись, со стыда нахлобучивает фуражку на глаза — солнце шпарит прямо в лицо.

— Жива еще?..

— Кто? Мать?

— Ага.

— Мы столько не проживем.

— А мне и не надо. Хоть бы годик еще протянуть. Сынок на «Жигулях» покатает…

— Нету, значит?

— Да нету, нету, Йотаута. Уже много лет не сею ржи. На кой хрен эта маета. Ржи, — смеется Гервинис, качает головой. — А я-то думал — чего это ты мне скажешь. Ха, ржи…

Каролис делает шаг в сторону.

— Так я пойду… Не знаешь, у кого?..

Гервинис с трудом встает со ступенек, хватается за косяк двери.

— Не любопытствовал, — открывает дверь и вваливается в переднюю, но тут же высовывает голову. — Слышь, Йотаута? Швебелдокас сеял! Швебелдокас!