Осеннее солнце

У нас пятнадцать яблонь, четыре вишни, крыжовник, смородина без счета. Облепиха, из нее делают масло, если горло болит или о печку ожегся – в самый раз, в этом году крупная, как виноград. Минут на двадцать в саду работы. Оно, конечно, можно и не поливать, само прорастет, но если без воды, то может загорчить. А как все полил, так и свободен. Не то, что раньше. Отец, когда приезжает в отпуск, любит вспомнить, как в детстве пластался от зари до зари. То сено корове запасать, то коз у Сунжи пасти, то картошку окучивать и жуков обирать, то дрова колоть как папа Карло. А дедушка, когда жив был, рассказывал, как он пахал на быке.

Мама тоже вспоминает о детстве: рассказывает о козах, прополках, сборе черники и клюквы, а еще они валенки валяли, и мама отвечала за шерстобитку. Поэтому мама смотреть на безделье не может. Вот и сейчас – услышала, что насос перестал гудеть, выглянула в окно, увидела, что я опять в раскладушке валяюсь, и немедленно мне трудов придумала, чтобы не расслаблялся и помнил о корнях.

– Яблоню подставь, – сказала из окна мама. – А то ветки обломаются, до августа не достоит.

– Мы с Наташей гулять собирались. Знаешь, там дуб такой растет…

– Вот сначала яблоня, а потом пусть дуб. И баннер. Сколько можно про баннер говорить, а?

– Ладно, ладно, яблоню подставлю.

– Так сейчас подставь, а не послезавтра!

Я лениво отправился в дровник.

Дрова у нас справа, от земли под потолок, два года назад четыре машины перепилили, а слева тес. Доски, брус, бревна, горбыль, в углу слеги. Два года назад отец собирался поднять под тополями беседку с верандой, чтобы сидеть по вечерам, пить чай и любоваться простором. Мы начали копать в апреле под сваи, но в июне отцу предложили работу, и он уехал на север. Материалы не пригодились. То есть пригодились, но не так.

Я выбрал доски, выволок на двор.

Урожайный год.

Много ума подставить доски под яблоню не надо, но я не спешил, долго бродил между деревьями, высматривая правильное место и изображая затруднения. Взял топор, постучал по доскам для виду, подставил под ветки. Вытер со лба трудовой пот, и тут из-за угла дома показалась Дрондина в брезентовом комбинезоне и с жареным хлебом в руке.

– Привет, Граф.

– Здравствуй, Наташ.

Руки у Дрондиной, зажили, но оставались красными, Дрондина обошла вокруг яблони, вздохнула.

– Бабка Шнырицы в прошлом году приезжала, – Дрондина откусила от хлеба.

– Помню.

– Тогда тоже яблок наспело, – Дрондина жевала. – Старая Шныриха собрала их и выжала сок, целых две бочки. А потом она этот сок скислила в уксус.

– И что? – не понял я.

– Целая бочка получилась, – Дрондина поморщилась.

– И что?

– Как Шнырица пару в школе получала, так ее бабка в бочку с уксусом сажала.

– Зачем?

Дрондина доела бутерброд и доверительно сообщила:

– Чтобы лучше училась.

Дрондина счастливо вздохнула и добавила:

– Но не помогло. А ты что делаешь?

– Подпираю яблоню, – пояснил я.

– Подпирай-подпирай. А у нас уже две ветки треснули.

Яблоня, подставленная с четырех сторон досками, выглядела живописно, Дрондина это оценила.

– Похоже на этого… который странные картинки рисовал… Яблоня, как на костылях… Забавно…

– Ты не забыла? – спросил я. – Сегодня к дубу идем.

– Про дуб не забыла, а дубину забыла. Сбегать?

– Да не надо…

Комбинезон был Дрондиной не по размеру, наверное, отцовский.

– А чиканожка не пойдет?

Я сходил в сарай, вынес большие садовые ножницы. Года уж три как назад моя мама хотела сделать альпийскую горку и накупила разных садовых прибамбасов, секаторов, рыхлителей, спецлопат, спецмотыг и суперграблей. Но потом отец плюнул на кочегарство в Никольском и уехал на вахту, и мама от ландшафтных идей отказалась, а вся эта дребедень так и ржавела до сих пор в сарае.

Я вручил Дрондиной ножницы.

– Ну, пусть идет, – Дрондина щелкнула лезвиями. – Пусть…

Себе я выбрал пилу.

– Она все равно увяжется, – размышляла Дрондина, ухмыляясь. – Она сама по себе жить не умеет, если Шнырова остается одна, она спину чешет.

– Как? – не понял я.

– Ну, вот так.

Дрондина почесала спину ножницами.

– Шныровы сами ничего не могут придумать, – чесалась Дрондина. – Мой папа купил семена вешенок, чтобы зимой выращивать – так папаша Шныровой тоже сразу купил. Моя мама купила швейную машинку – и Шныровы сразу.

Вообще-то швейную машинку мы первые купили, и трусы моя мама первая шить начала, но я не стал с Дрондиной спорить.

– Ты знаешь, что они трусы шьют с китайскими матюгами?

Дрондина умеет удивить.

– Они в Интернете заказали китайскую материю с иероглифами, а там иероглифы все матершинные. А они из нее и пижамы для детских санаториев шьют!

– Ужасные люди, – согласился я. – Мы идем к Пушкинскому дубу, ты помнишь?

– А ты знаешь, что их в девятнадцатом веке собирались выселить?!

– За что?

– За заразу! Ихняя прабабка ездила в Уржум и привезла тифозную вошь!

Про вошь Дрондина сказала с особым отвращением.

– Пойдем, – попросил я. – А то меня сейчас полоть заставят.

– Вы куда? – спросила мама из окна.

– За иван-чаем, – ответил я. – Наташа прочитала, как его правильно сушить.