Осенняя антиутопия

Ожила душа, и еще страшнее стало - живой, когда осознала в полной мере неумолимую строгость нравственного закона. Столь же объективного, как закон всемирного тяготения, и столь же безжалостного. Оступился - лети вниз. И не было бы никакой надежды, если бы не Бог, что превыше закона. Тот, Который все покрывает своей любовью, прощает грехи и дает жизнь. Страшной для Себя ценой возвращает Он нам жизнь, которую растрачиваем порою ни за грош: крестной, кровавой ценой - это тоже поняла. Новыми глазами посмотрела на свою жизнь, весь мир новыми глазами увидела. Многое из того, что прежде считала белым, увидела черным, а черное - белым. Решила: "Все отдам, ничего не пожалею, только бы сохранить эту кристальную ясность, свет в душе - тихий и радостный. Хранить буду Господни заповеди, чего бы это ни стоило."

Но... "Мне сказали, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернула вспять. С тех пор все тянутся передо мною кривые, глухие окольные тропы". Мир, когда-то увиденный в ясным свете Солнца Правды, все сильнее затягивала серая пелена тщеславия, лжи, эгоизма. И все эти долгие годы, изнывая от пустоты в душе, которую ничем не заполнить, разве не просила у Господа прощения за малодушие и нерешительность, за неумение отыскать среди тысячи жизненных путей прямой и единственно верный? Разве не молила Бога послать такие обстоятельства, чтобы остался только один выбор - между Небом и адом? Вот оно: исполнение молитвы. "Глянуть смерти в лицо сами мы не могли: нам глаза завязали и к ней привели". Обидно, что так, но кого винить, кроме себя? Не Бога же: в конце концов, он просто-напросто исполнил много раз повторенную просьбу. И уж конечно, не товарища по несчастью - самозванного братца. "Но что я сказала такого? С чего у него глаза такие стали?"

Поутру первым делом отыскала его в умывалке: специально, чтобы сказать заранее заготовленные слова:

- Прости, брат, за вчерашнее...

Он обернулся: усы в белом, как у кота - только не в сметане - в зубной пасте, глаза радостные. Не дал договорить:

- Ничего, сестренка. Бог тебя простит, а мне и прощать нечего.

Почему-то сразу полегчало на душе: будто солнышко вышло из-за туч, будто гора с плеч свалилась. Почувствовала, что сама улыбаюсь в ответ.

- А звать-то тебя как, братец?

- Виктор, - помедлил мгновение, пытливо вглядываясь мне в глаза. - Иеромонах, то есть нет, просто монах Никита.

Вот и имя вернулось. Слава Тебе, Господи!

- Значит, вы тогда не братец, а батюшка! Отец Никита.

- Был батюшка, да весь вышел. Извержен из сана за злостное нарушение церковной дисциплины. Правильно, в общем... Так что просто Никита.

Затуманила лицо боль, стерла улыбку. Замолчал, отвернулся. Поняла я, что не время и не место продолжать этот разговор. Пошла дальше по своим - ой, если бы по своим - делам.

Каждая мелочь вокруг напоминала об украденных годах жизни. Одноразовые полотенца и посуда в столовой. Плоский - как картина на стене - телевизор. Швейные машины на фабрике, куда меня определили на "трудотерапию". Ткани... Как завороженная, смотрела на это чудо: мягкое, текучее, волшебно меняющее рисунок при малейшем изгибе. На одном куске материала переливались, пламенели закатные облака - яркие перья, сквозь резной узор листвы проступала пятнистая шкура хищника... Как на календариках из далекого детства: смотришь под одним углом - Волк грозит: "Ну, погоди!", чуть повернешь - смеется над ним неуловимый Заяц. Но те, давние картинки не имели глубины, а здесь - будто держишь в руках живую частицу джунглей...

Я не помню, как все это появлялось: наверняка - исподволь, постепенно. Когда-то, где-то - там за чертой забвения, оно постепенно становилось для меня родным, привычным, необходимым. А сейчас... Что мне эти прекрасные платья, сами собой, почти без моей помощи выходящие из-под иглы небывало умной и сложной машины-автомата? Сегодня я их вижу - все равно, что в первый раз. И в будущем... Мне, такой, какая я есть, какой хочу остаться, никогда не носить ничего подобного. Мой удел до конца - старые верные джинсы, да телогрейка, да казенный серый халатик с косынкой для работы. До конца: каким бы он не был...

Задумалась, замерла, глядя в пространство перед собой слепыми от непрошеных слез глазами. И вдруг - будто тупой пилой по горлу. Я вскинула руку, задыхаясь. Та же свирепая боль скрючила пальцы, и разом ушла, отпустила. "Ошейник!" - мелькнуло в голове, но в этот миг, заглушая все прочие мысли, зазвучал под черепной коробкой навязчивый рефрен: "За работой нельзя отвлекаться! За работой нельзя отвлекаться! Только самоотверженное служение обществу может оправдать существование подобных мне. За работой нельзя отвлекаться! Я должна быть благодарна за то, что мне даровали жизнь и лечат, а не пристрелили, как бешенную собаку. За работой нельзя..." Постой! Но это ведь не я, не мои мысли!