Осенняя антиутопия

Так устроен мир, не беда - не будь я реальная много хуже того образа, который Дарья нарисовала в своем воображении. По мере того, как несоответствие становилось явным, я постепенно теряла ее уважение. Это было больно, но пока еще не катастрофично для нашей дружбы: до тех пор, пока я сама не начала спешно обрывать связывавшие меня - и не с одной лишь Дарьей - нити. На время забыв обо всем на свете, кроме захватывающе новых переживаний первой любви, я делала одну подлость и глупость за другой, лишь бы не дать погаснуть внезапно вспыхнувшему чувству. Да, мне оказалось далеко до строгой чистоты Пушкинской Татьяны, и парень, в которого я втрескалась по уши, был отнюдь не Онегиным. В итоге - срыв в штопор, выходя из которого я нашла Бога. Но, увы, среди многих других потерь, раз утратив, так и не смогла вернуть доверие лучшей подруги. Заново познавая мир, обретая почву под ногами, я попыталась, как прежде, делиться с ней самым сокровенным. А в ответ - холодный взгляд свысока, скептическая усмешка, от которой кровь леденела в жилах...

В скором времени Дарья вышла замуж. Мы по-прежнему жили в одном городе, недалеко друг от друга. Но встречались - раз в год, а то и реже, и встречи эти не были радостными. Иногда мне казалось, что она сознательно стремится унизить, причинить мне боль, так как ее непреодолимо мутит от моих, честно сказать, весьма жалких попыток жить по вере. Особенно раздражал Дарью мой ригоризм в стремлении не грешить больше против седьмой заповеди. Впрочем, охотно допускаю, что все ее резкие, на грани оскорблений, высказывания в мой адрес, были продиктованы искренней дружеской заботой: в глазах Дарьи одиночество - худшее, что может случиться с женщиной. Так или иначе, мы говорили на разных языках и все хуже понимали друг друга...

А дальше... Я не знаю, что было дальше. Дарья, похоже, помнит: что-то очень страшное. Касается ли это нас с ней, ее семьи, ее работы?.. Помнит, но рассказывать не хочет. Утром говорила - излагала общую ситуацию - и то будто сама из себя клещами тянула.

Как же все-таки начинался этот ужас? Ведь сколько помню, ничто не предвещало беды. Были долгие-долгие страсти по коммунистам. Смогут они вернуться к власти, или нет, и если смогут, то что из этого выйдет. А потом, году этак в две тысячи... Да, здесь у меня "скол", "мертвая зона"... Только и остается в памяти, что Никита рассказывал в свободные минутки. Пока мог.

Удивительным, редкостным даром обладал этот человек. Его неторопливую, напевную речь я могла слушать часами, потому что не было, пока он говорил, постылых казенных стен вокруг. Вольный ветер веял, плыли облака, облетали по осени и нарождались весною листья, добрые люди жили и трудились в ладу с Отцом - Богом и Матушкой - Сырой Землей. Да нет ведь! И о грустном, и о страшном - тоже, конечно, рассказывал: о подлых делах и нелюдях с сожженной совестью...

Но никогда - ни имен, ни названий: "В некотором царстве, в некотором государстве..." Так ярки и образны были его рассказы, что я даже не сразу обратила на это внимание: только когда задалась вопросом, в каком же монастыре он служил. Спросила, а он в ответ: "Зачем тебе? Мне хуже, чем есть, не сделаешь, но там ведь и другие люди остались. Те много знают, да не все, и не про всех. Я не то что вслух - про себя стараюсь друзей по именам не называть - только на молитве. А ты - сможешь ли так?" Больше не спрашивала.

"...Первый раз я об этом Климове услыхал году, кажется, в девяносто пятом, меня тогда только-только рукоположили во священнический сан. Приходит один старый друг и бросает на стол небольшую книжицу в мягком переплете. Гляжу, череп с обложки скалится, и заголовок: "Князь мира сего".

- Это, - говорю, - что такое? Ты знаешь, я ужастиками не интересуюсь.

Отвечает, словно бы виновато:

- Нет, это я на церковном лотке купил. Ты вроде в богословии силен, может посмотришь? Большое сомнение меня с нее взяло.

- Силен, не силен, а посмотрю.

Посмотрел. На следующий день говорю приятелю:

- Выбрось, а лучше - сожги, и не бери в голову. Ересь чистейшей воды.

А он мне:

- Это ж роскошная идеология для нового геноцида!

- Ну да, - отвечаю, - так мало ли их было на свете. Ты меня попросил с богословской точки зрения оценить - вот я тебе и говорю: ересь. Эк завернул автор: "диалектическое христианство", а о Христе так ни разу и не обмолвился. Кто Он был, зачем приходил - а это-то как раз и есть в Христианстве самое главное. Все о Враге, да о Враге, и все - не то, чтобы совсем вранье - полу правда, а это даже хуже. Если хочешь, попытаюсь разложить тебе по полочкам...

- Да ну его, в самом деле, я и так, пока читал, будто помоев нахлебался. Давай сюда эту книжку, спалю ее завтра на даче. Или оставь себе, будешь писать какое-нибудь "Слово на еретиков" - пригодится.

- Ладно, оставляй. Насчет "Слова..." ты, конечно, загнул... Плохо, однако, что в храмах у нас такое продается.

Эх, не знал еще тогда, насколько плохо!