Осенняя антиутопия

- Ну вот и порядочек. А теперь, святые отцы, слушайте еще внимательнее: у меня к вам всем очень большая просьба. Пока - только просьба. Вы в курсе, конечно, против какой чумы нам поручено бороться. И мы будем бороться: всеми доступными средствами, потому что цель наша того стоит. Очистить генофонд нации от веками копившейся дряни... Так вот. Мы знаем, к вам всякий народ приезжает, рассказывает о себе. Мы не требуем, конечно, чтобы вы тайну исповеди разглашали. Как можно! Но подсказать, кто из посетителей заслуживает нашего более пристального внимания - это, прямо скажу, ваш гражданский долг. Уклонение от него мы будем считать очень серьезным проступком. Средства проверить вашу работу и наказать виновных у нас найдутся, не сомневайтесь, но мы бы, конечно, предпочли, чтобы наше с вами сотрудничество проходило без эксцессов.

Загудел народ, особенно, кто помоложе. Такой наглости, чтобы всех скопом в стукачи вербовать, даже КГБ, говорят, себе не позволяло. Чуть до потасовки дело не дошло, да куда там: у тех у всех под полой по пистолету. Скрутили еще двоих, кто больше прочих шумел: вроде как для ровного счета - десяток, и увезли.

Пятеро, со старшим во главе, остались. Заняли епископский корпус - домик такой отдельный был для именитых гостей. Дорожка к нему жимолостью да сиренью обсажена, удобно тайком ходить, а с чердака - и ворота, и храм, и братские корпуса - вся обитель как на ладони. Вытребовали вторые ключи от ворот, чтобы днем и ночью ездить свободно по своим делам, и даже на глаза почти перестали попадаться. Окна в епископском корпусе всегда глухими шторами занавешены, двери на замке - будто и нет никого. Но монахи-то тоже не лыком шиты: сообразили, что неспроста эти ребята в проводке копались. Несколько "жучков" нашли, в выгребной яме утопили, но понятно же, что не все...

К осени вернулись трое из тех, кого забрали тогда. Все трое - молодые: иеромонах, мой ровесник, и двое совсем юных послушников. Едва узнали мы их - седых, трясущихся, по глазам судя - не в себе. Все время молчали они, по темным углам прятались, друзей не узнавали. Двое постепенно пошли на поправку, а самый младший, Володя - так и зачах. Светлая душенька, всеобщий любимец. В месяц истаял, как свечка, что мы не делали. Только перед самой смертью прояснение на него нашло. Позвал к себе в келью старца - ходить-то уже не мог от слабости. Долгая была исповедь, несколько часов. Получил разрешение от всех своих больших и малых грехов, причастился Святых Христовых Таин, и тою же ночью отошел ко Господу. А старец всех других иеромонахов, кроме одного, переделанного, на следующий же день увел на лесопилку, где подслушивать не могли, и пересказал то, что усопший завещал предать гласности.

Про городки эти, вроде нашего. Про "процедуры", гипноз и гормоны в пище. Про то, что люди научились, подобно бесам, сводить с ума, непрестанно наводя недобрые помыслы и видения. Про технику, которая усиливает и делает почти необоримым действие их злой воли...

Мы с тобой, сестренка, почти все это уже попробовали на себе, а тогда... Многим не по себе стало, мне лично вспомнилось Аввакумовское: "Видим убо, яко зима хощет быти: сердце озябло, и ноги задрожали"...

Давно, чуть ли не с начала восьмидесятых, поговаривали в народе о злобных чудесах, что творятся за стенами секретных лабораторий. Но никто из нас там не был. Ни мы сами, ни паства в явном виде не испытывала на себе ничего сверх обычной - и извечной - брани с врагом нашего спасения. Примеры бесовских наездов - в житии любого святого. Все там есть. Наводящие жуть или обманно-прекрасные видения. Голоса, шумы, летающие предметы и удары из воздуха - то, что просвещенная публика величает полтергейстом. Навязчивые мысли и непреодолимые желания, которые исчезают без следа после более или менее продолжительной молитвы...

А иеромонах - тот, что вернулся - в большую силу в монастыре вошел. Раздобрел, перестал по углам прятаться, только глаза так и остались: пустыми, тусклыми, как у снулой рыбы. От игумена не отходил. Игумен-то от старости да от расстройства совсем занемог, а тот так исхитрился, что стал через некоторое время его правой рукой. Как вечер - все на откровение помыслов к своим старцам, а этот - в епископский корпус, к тем.

Дальше - больше, и вовсе говорить неохота. Плохо стало в монастыре: ушла благодать, одни стены остались. Я всех, кого знал, предупредил, чтоб не ездили к нам. Да что толку, если людям деваться некуда. Многие храмы вообще позакрывали, а в тех, что остались, "жучков" в каждом углу понатыкано. Я уж не говорю про священников, которые корысти или страха ради стали на тех работать - Бог им судья...

В общем - хоть в катакомбы уходи. Меня самого несколько раз в епископский корпус таскали: грозили, требовали, чтобы народ не мутил, не отваживал. Понял: еще немножко, и загремлю, сам не знаю куда.