Осенний август

Спустя пару лет коммунальной пытки чета Федотовых осуществила давнюю мечту снять на лето дачу и убежать не только от соседей с сальными волосами и их вечно орущими детьми, но и от духоты города. В неспешность и утопию прошедших лет.

Матвей неплохо зарабатывал, будучи известным в определенных кругах. И Вере пару раз удалось пристроить в несколько изданий свои эссе о современном состоянии русской литературы. Учитывая повальное бегство или вынужденное молчание поистине великих, сделать это было непросто. Помогали верные акценты.

Хорошим тоном эпохи оказалось презирать деньги и даже, может быть, упиваться лишениями, избавляясь так от чувства вины перед остальными классами. Тем не менее, их образ жизни на фоне повальной нищеты мог бы показаться даже шикарным – все базовое, что могло предоставить время, у них было. При этом не могло быть того, что в Европе уже доставал себе даже средний класс (пробиваясь сквозь косые взгляды, но все же) – противозачаточных средств и предметов женской гигиены. Вера выходила из положения дореволюционно и неудобно. Как всегда, за бытовую неустроенность женская половина страны расплатилась первой и сполна. По поводу же рождения детей она была спокойна, хоть иногда и испытывала грусть – Матвей из-за перенесенной в детстве инфекции иметь их не мог. Смотря на волшебство быта соседей с грудными детьми и их вечно орущих мамаш в хаосе недружественных черт, она вполне принимала свое настоящее.

Ехать в пригород по раздолбанным дорогам или скверно ходящими составами… Пробираться сквозь брошенные дворы, заселенные бродячими собаками… Чтобы добраться до спокойствия и вечеров, пропитанных смородиной. Чтобы прижаться к потрескавшимся деревянным стенам домов прошлого века, еще длящимся своей особой, тонущей, жизнью.

В старом дачном доме, принадлежавшем когда-то, быть может, их знакомым, в глаза бросались крашеные потрескавшиеся рамы старых комнат. Грязь, копившуюся здесь десятилетиями, невозможно было окончательно вымести и вымыть. Какие-то жуткие жуки всех видов, застрявшие в стенах, плинтусе, валяющиеся на подоконнике… Шторы из паутины коричневого цвета. Протекающая крыша и полопавшиеся рамы. И… свобода, раздолье! Небывалое богатство после душащих месяцев в городе.

На новоселье Вера и Матвей пели, проказничали, ссорились по пустякам и тут же мирились. Вера скакала по свободным от мещанского барахла комнатам и визжала в такт скрипучим половицам. Матвей заливисто смеялся под колченогое радио, из которого вместо классических концертов вырывался какой-то вой. Вера бросалась ему на спину и ездила на нем. Потом кидалась целовать. Через минуту уже бегала с тряпкой. И застывала у окна, завидев буйство листвы за ним.

5

– Нет никакого юношеского максимализма, – сказал Матвей своему улыбчивому другу Артуру. В отношении его он надолго усвоил подтрунивающий тон. – Это просто честность и нежелание мириться с несправедливостью. Те, кто говорит о максимализме, лицемеры, забывшие себя в нашем возрасте… Или никогда вообще не чувствующие.

– Тошнит от ноющих старикашек, – добавила Вера, фыркнув и рассмеявшись.

Артур смотрел на нее с явным удовольствием.

Они познакомились давно, но долгое время Вера считала Артура беспардонным и слишком навязчивым. Лишь недавно его умение слушать, терпимость, даже, наверное, чрезмерная, и ум, который он зачем-то прятал за злободневными выводами дня, сломили ее сопротивление.

Прежняя Верина оцепенелость без друзей и семьи сменилась какой-то истерией дружелюбия и доброты. Ей всем хотелось помочь, потому что она со всех сторон чувствовала к себе бережное и внимательное отношение. Вера начинала говорить и видела, как Артур оборачивается в ее сторону с улыбкой уважения. В прежние времена так смотрели на Полину, а Вера опасалась лишний раз произнести что-то, потому что не была уверена, понравятся ли им ее замечания.

Они заражались друг другом и временем. Презирать материальное они научились, а жить без него – нет. Оголтелые, отрицающие устои, они были друг для друга и для самих себя несмолкающим, незаживающим раздражителем, играя друг перед другом какофонию нелепых образов и мыслей. В основе этого сидели то ли скука, то ли желание возвысить себя многочисленными связями. Вера, раньше думающая, что подобное вовсе ей не близко, отлично играла свою роль. Она верила, что люди проходят в жизни много фаз и часто меняются, поэтому не считала, что притворяется.

Рожденные в сытых условиях, они взрослеть не хотели. Даже Матвей, повидавший больще Веры, не покончил с инфантилизмом. Он жалел об этом опыте – что-то отбилось у него прежнего, оторвало кусок. Вера постоянно говорила ему о том, что теряет куски себя. Она гипертрофировала свои чувства. Матвей, не настолько склонный к рефлексии, даже раздражался на нее за это несмотря на всю свою терпимость. Здесь он считал, что уж он-то имеет полное право говорить о собственных переменах. Но не делал этого. У всех кто-то пострадал от войны ненужной и войны междоусобной. Но падали на дно, по его мнению, лишь неблагодарные слабаки.