Осенний август

Вера млела от возрождения ощущений, открытых еще в подростковом возрасте. От стихающих сумерек, постепенно поддающихся ночи. От свистопляски запахов – пряных, свежих, ненавязчивых. От ели, которая за десятками домов, где-то там, почти на краю света, шелестела своими ветвями только для нее. Как этого не хватало в суете и серости большого города! Бежала она в сумерках по этому полю сквозь запах. Ярославу тоже показалось, что вокруг распластывается волшебство. Странно – между ними не было никакой связи кроме нескольких знакомых и пары переброшенных фраз… Да кроме той пары дней, в разгар гражданской, когда она цеплялась за него как за якорь, а он втайне гордился собой. Он был неплохого мнения о ней, она, наверное, о нем… И только. Он вышел курить и увидел вдали маленький силуэт в розовой юбке. Что дернуло его пойти навстречу?

– Знаешь, мне уже становится не по себе в этой темноте.

– Тебе холодно?

– Не холод страшен.

Осенний август уже прятался в затемненных участках парков, в чуть желтеющих без видимых причин листьях. Август был страшен этим. Осень надвигалась неотступно, она преследовала своей полной и окончательной неотвратимостью, своей дождливой безжалостностью. Войти в осень, не хлебнув по-настоящему лета, пропустив его в вечной занятности – это трагедия всего года.

– Дальше будет лучше, – Вере показалось, что она едва ли не впервые увидела его ухмылку.

Что сделало его таким колючим и яростно доказывающим миру собственную шаблонную мужественность? Может, он просто был таков с самого основания?

Дымка отмирания листвы, так характерная для севера, еще не поглотила весь сад. В тишине к смытому закату томно неслись ляпы облаков. Остаточный свет солнца был настолько прозрачным, что бил по глазам. И все же оставался недосягаемым.

– Пойдем в дом, уже поздно, – его темный голос бархатом прикоснулся к ее ушам.

Особенное чувство вовлеченности охватило их наедине в сумерках. Лучшее, что может произойти с двумя людьми – это момент наедине, когда что-то раскрывается, сначала чуть-чуть, затем стремительно. И оставляет двоих предельно беспомощными, но довольными. Беспомощными перед лавиной откровенности, за которой, возможно, наступит разочарование или даже расплата.

Пленительное наслаждение заходить в остывающий к ночи дом после плеяды сумерек и чувствовать, как отпускает досаждающее чувство на коже и отваливаются присосавшиеся к ней комары. Включать талый свет, плещущий янтарем вокруг…

Вера все чаще чувствовала в себе неисчерпаемые силы любить. Они разрастались где-то посередине груди. Однако, одержимость Ярославом не мешала ей любить мир вокруг и наслаждаться им. Вера понимала, что ее помешательство им смертно.

Веру охватила сладкая пытка существовать рядом, боясь выдать себя. Больше всего желая дотронуться – плавясь изнутри от нереализованных прикосновений, от поразительной силы желания объятий. Ее удручало, что об этом, в отличие от всего остального, что пронизывало их жизнь, она говорить не могла. И все же происходящее было прекрасно своей наполненностью.

Утром она встанет, радуясь каникулам, вдохнет лучший на свете деревенский воздух. Сядет на неуклюжий велосипед, молниеносно спускающий кривые шины. И весь день в ней будет досадливо саднить вопрос, увидит ли она вечером Ярослава. А даже если увидит, будут какие-то замалчивания, недоразумения и снова неудовлетворенность. Даже его нахождение рядом окажется недостаточным и не сможет вылечить ее полустертыми разговорами.

Веру больше всего манил его неизведанный романтический мир, к которому она никогда не принадлежала. Мир, о котором так много распространялся Артур, не понимая, что наружу вытравляет Вериных бесов. Мир шумных вечеров и множества знакомств, ей недоступный в силу ее же склада. Наверное, у каждого есть этот недостижимый идеал, которой он не может получить и который ему по сути не нужен.

  Артур почему-то разрушал их сцепленность, не делая ничего плохого. Он, сам того не желая, выполнял роль своеобразного Мефистофеля, раззадоривая в Вере тщеславие своей глубокой неуверенностью в себе. Начавшись как безобидный друг слегка в тени снисходительного к нему Матвея, он вырос до подшучиваний над ним. С удовольствием обсуждая чужие жизни, он стойко молчал о своей. Чувство его понятности донельзя обманывало.

19

Последним биением лета взошло невыносимое солнце, ошпаривающее каменные улицы, шкрябающее по лицу своими беспощадными пальцами. Такое редко раскаленное для Северной Пальмиры светило. Поразительно сменяющееся тусклой водой севера неба на рассвете и ледяными, почти зеленоватыми облаками.

Верин силуэт выдавался в глубине коридора.

– Красивое платье, – сказал Ярослав тихо и глухо, как всегда позволял ему его низкий голос.

Вера улыбнулась несмотря на мощный прилив чего-то томного и просящегося наружу. Она повернулась к нему и слегка повела бровью.

– Я всегда думала, что мужчины не обращают внимания на детали женского туалета.

– Ты требуешь от мужчин объективного восприятия женщин. И при этом стереотипами же травишь нас.