Осенним днем в парке

Виктор сразу понял, что это муж, по тому чуть недоумевающему, чуть ревнивому, чуть недовольному взгляду, которым его окинул вошедший. Понятно было, что пришел хозяин дома. А у Тони радостно засветились, засияли глаза. У нее всегда были сияющие глаза, а тут особенно. Она обрадовалась и испугалась: ничего не случилось? Нет, он просто ездил в министерство, освободился и заехал пообедать. «Но ты знаешь, мотор все же барахлит, я останавливался два раза».

В руке у хозяина дома позвякивали ключики от машины. Тоня стала живо интересоваться мотором и кричать, что надо сделать настоящую профилактику, не халтурить; тут же побежала подогревать суп и стала уговаривать Виктора остаться обедать, хотя он уже согласился. И еще раз, не очень настаивая, спросила, не хочет ли он у них переночевать. «Виктор нам не помешает, да, Леня?» Правда, она не знает, где его положить. И Виктор сказал, что с жильем он вполне устроен. Ему интересно было смотреть на счастливую своей семейной жизнью Тоню, и вспомнилось, как он сам приходил когда-то домой и так же вспыхивали от удовольствия глаза Шуры. Леня ему не очень понравился: ему казалось, что только необыкновенный человек и обязательно спортсмен может подчинить себе гордую Тоню. Но ему приятно было, что Леня как будто случайно то касается Тониного плеча, то берет ее за руку: любит.

Виктор почувствовал себя лишним, ненужным и, чтобы не разнюниться, не размякнуть, стал собираться. Его не очень удерживали. Тоня все-таки пошла провожать его в переднюю, негромко говоря:

— Теперь можно признаться, что я всегда мечтала играть микст в паре с тобой.

— Почему же не говорила?

— Не осмеливалась…

У самой двери Виктор спросил:

— Ничего не слышала о моей Шуре? Говорят, у нее ребенок…

— Не знаю, — с сожалением сказала Тоня. — Мы ведь никогда не дружили. Люди, так забываются…

— Это я почувствовал на своей шкуре, когда позвонил Владимиру.

— Ну, Владимир — он теперь сановник, сановник от спорта, куда там. Хотя… будем честными, — сказала она. — Жизнь так заполнена всякой ерундой, заботами, бытом, я уже не говорю о работе, что самых близких друзей забываешь, видишь только по праздникам.

— Я, конечно, понимаю, все живут своей жизнью. Что им до меня… Но мне хотелось узнать что-нибудь о Шуре. Тогда, после суда, она просилась на свидание, но я, дурак, не захотел…

— Все-таки тебя осудили слишком уж строго, — сказала Тоня. — Все наши так считали, не только я… — Она говорила сердечно, но уже торопливо, оглядываясь через проем двери на кухню, где темнел силуэт мужа. Ей не терпелось поскорее освободиться, пойти кормить его. Тоня больше не принадлежала себе. Виктор это понимал, хотя она все еще была той смелой, независимой, чуть диковатой Тоней, которая была когда-то так симпатична ему. Он ответил тоже торопливо:

— Теперь это не имеет никакого значения. Но я был виноват, воображал себя этаким божком, которому все дозволено… — Он выдавил улыбку. — Пожалуй, я действительно начну учить детей. Если доверят, конечно…

— Дай тебе бог удачи, — сказала Тоня. Она все-таки обняла Виктора и поцеловала. — Дай тебе бог…

Но тут раздался недовольный голос Тониного мужа:

— Тоня, суп выкипает…

— Ну, бывай…

Дверь за Виктором захлопнулась. Слышно было, как удаляются Тонины шаги — она бежала на кухню.

— Как странно, вы совсем не похожи на спортсмена. Такой серьезный…

— Это что же, по формуле: было у отца три сына, два умных, третий — футболист?

— Ну что вы, теперь спортсмены самые знаменитые и самые почитаемые люди в стране. Более знаменитые, чем артисты, более любимые, чем писатели. А вы? Вы…

— Я и сам играл когда-то…

— Хорошо?

— Да, я играл неплохо, но… В общем, я теперь учу.

— И любите свое дело?

— Очень, — вырвалось у него. — Очень люблю…