Ошибись, милуя

— Вот это уже разговор. Вот это я и хотел знать. А теперь слушай, землепашец Огородов, и внимай. Все-таки дело наше, слово наше не пропали зря. Мы, Огородов, вырвали у царя право на землю. Нет, это не милость, это не уступка, а подлинное отступление самодержца. Будь он, наш царь-батюшка, чуточку попрозорливей, он бы давно мог издать такой манифест, и не было бы в России сумятицы. Итак, за дело.

Сабанов потер ладони, надел очки обеими руками, но читать ему не пришлось, потому что загремели железные запоры, дверь распахнулась, и тот же жандарм, в узких штанах, не отпуская ручки и держась на удалении от входа, не строго спросил:

— Господа, что это еще за мода читать на полу. А для чего же стол? Извольте сейчас же встать. И не надо так близко друг к другу. Камера большая, место есть каждому. Я, господа, думал о вас лучше.

Дверь мягко затворилась. Щелкнул, будто икнул, замок, и шаги, стуча по железному полу, удалились.

— Видишь, Огородов, как обходительно, — посмеивался все время веселый Сабанов. — Извольте-де за стол. Возразить что-либо трудно. За стол так за стол. Уж ты извини, Сережа: мы не сами собой — велено, а силу, как ты учишь, уважать надо. Погоди, Огородов. Погоди, брат, дело идет к лучшему.

Несмотря на недовольные вздохи Гвоздева, Сабанов сел на кровать, а Огородов поставил перед ним свечу.

— «Именной высочайший указ правительствующему сенату от 9 ноября 1906 года, — значительным голосом начал Сабанов, положив на газету оба кулака. — Манифестом нашим взимание с крестьян выкупных платежей за надельные земли отменяется с 1 января 1907 года. С этого срока означенные земли освобождаются от лежавших на них, в силу выкупного долга, ограничений, и крестьяне приобретают право свободного выхода из общин, с укреплением в собственность отдельных домохозяев, переходящих к личному владению, участков из мирского надела…

В обществах, в коих в течение 24 лет, предшествовавших заявлению отдельных домохозяев о желании перейти от общинного владения к личному, не были общие переделы, за каждым, сделавшим такое заявление домохозяином укрепляются в личную собственность, сверх усадебного участка, все те участки общинной земли, которые предоставлены ему обществом в постоянное, впредь до следующего общего передела, пользование.

Каждый домохозяин, за коим укреплены участки, надельной земли, имеет право во всякое время требовать, чтобы общество выделило ему, взамен сих участков, соответственный участок, по возможности к одному месту.

Правительствующий сенат к исполнению сего не оставит учинить надлежащее распоряжение».

Читая, Сабанов все более и более терял выдержку, значительность в своем голосе, видимо, заражался радостным возбуждением и начал наконец восклицать, хвататься обеими руками за очки, а слова «имеет право во всякое время требовать» повторил дважды, обстукивая их кулаком по-столу.

— Что скажет теперь господин вольный хлебопашец? — обратился он к Огородову, едва сдерживая распиравшее его ликование, будто не царь сокрушил русскую общину, а он, Павел Митрофанович Сабанов. — Молчишь, брат? И правильно делаешь. Великие минуты в словах не нуждаются, сказал Гёте. Однако не ручаюсь, он ли. — Сабанов вылез из-за стола, расправил плечи и, весь большой, хватко сцепил за спиной руки в замок. — И пусть теперь я околею в этой каменной коробке, зато своего дождался. Это внушает мне уважение и к моей жизни, и к моему делу. Черт возьми, сегодня уже двадцать пятое — значит, наша хлеборобная Россия уже две недели живет праздником.

Сабанов крупно вышагивал от стола к двери, вроде бы одним махом срезая толоку между ними и едва не наскакивая на них. Огородов, присев на свое место за кроватью, следил за ним и впервые остро почувствовал, как гнетуще мала камера даже для одного человека.