Ошибись, милуя

Яким, обмахнув бороду крестиком, полез за стол. Наголодно опрокинул чашку молока, крякнул и принялся за кашу.

— Про солдата-то ты ей сказывал? — допытывалась кума Анна, в суете не присаживаясь к месту.

— А то как. Сказал. А зачем бы я ходил-то.

— Значит, прибежит. Нешто вытерпит. Эта прибежит.

— Девка — не нашим чета, — Яким поднял бороду на дочерей и засмеялся, не открывая рта, набитого кашей. — Девка — бой. Ты ее, солдатик, поостерегись.

Младшая, Катя, поднимая плечи, вся ужалась, чтобы не расхохотаться, а Степанида насмурилась, готовая встать и уйти из-за стола: ей перед гостями было неловко и стыдно за мать, у которой только и заботы о женихах для дочери, вот и теперь, услышав о Пантиной Варе, уже приревновала ее к заезжему солдату. «А они люди наездом, — мучилась Степанида, — могут всяко подумать, будто и я одних мыслей с матерью, будто и мне ненавистна Варвара за то, что повезет от нас солдата. Ай это не стыд».

Кума же Анна вела свое дело: сновала от стола на кухню и с кухни к столу, несла овсяный кисель, простоквашу, моченой брусники к чаю.

— Заробилась сама-то. Слышь, кума, присядь, — льстиво пожалел хозяйку гость Марей, выворачивая из общего блюда полные ложки киселя под конопляным маслом. — Все ведь уберем, до единой крохи, слышь, жалимая.

— И кушайте, гостенечки. На здоровьице вам. А хозяйка, она и с перстов сыта. Вот я и говорю теперь, — неотвязно мучилась своим кума Анна, отравленная, видать, давней обидой. — Вот теперь и говорю, где бы нашим, там и утеснение от Варьки. Стыда в глазах нету…

Якиму, вероятно, надоели рассуждения жены, и он хотел одернуть ее, да только распалил окончательно:

— Ты, Анна, к чему на Варвару? Она ни сном ни духом. Я застал ее, ревмя ревела, не поеду-де. Боюсь. Девка все-таки. Дорога сто верст в один конец. Это уж, узнавши о попутчике, усмягчилась. Наших вот, возьми-ка, пошлешь ты их?

— Неукладно ты сказал, Яким. Бесстыдная девка, а ты: ревмя ревет. Ее в хлебальной ступке толки — слез не покажет. Поперек она нашему дому. Да какое в тебе…

— Хватит, — вдруг сурово брякнул Яким ложкой по столу.

Кума Анна вмиг смолкла, боясь перечить мужу: он ведь, не говоря ни слова, может встать из-за стола, выйти на кухню да там и засветить жене по уху — знай край, да не падай.

Еще не отпили чай, прибежала Варвара, плотная девица высокого росту, чернявая, с цыганским обличьем. Глаза у ней крупные, дерзко любопытные; цветастый платок на волосах накинут кой-как, шугайчик на крутой груди не сходится, сапоги вроде великоваты, но она твердо знает, что красива, знает, что небрежение к одежде красит ее, и счастливо гордится этим.

— Чай да сахар, — поклонилась она и села на лавку, ладони больших рук опрокинула на колени, стала разглядывать застолье.

— Ну, едешь ты, а то, может, отдумала? — приветливо спросил ее хозяин и ткнул бородой на Огородова: — А солдат, вот он. Не отдумала, спрашиваю?

Она веселым движением головы столкнула платок на затылок, и стали видны ее густые, тяжелые волосы, положенные по ушам.

— Отдумывать, дядя Яким, не приходится, а поглядеть охота, кого везти, — Варвара засмеялась, не спуская глаз с Огородова.

— Ты бы постыдилась чужого-то человека, — осудила кума Анна и чересчур громко, сердито, значит, собрала со стола в пустое блюдо ложки. — Ну вот как они теперь могут думать об тебе. Об нас тоже.

— А что я такого сказала? Дядя Яким спросил — я ответила. Мы ведь одни с ним поедем, и будто не поглядеть уж, какой он из себя, ваш солдат. А то возьмет да и зарежет дорогой.

— Уж тебя-то зарежешь.

— А что, тетка Анна, али я виноватая, что такая есть.

Кума Анна уже через порог кухни переступила, да остановилась вдруг, изумленно повела злым глазом на Варвару:

— Это какая же ты такая-то, а? Какая это еще?

— Да не как все. Хочешь в сторонку, а тебя непременно выглядят. Вот такая и есть. — Она поднялась с лавки и, одернув свой короткий шугайчик, который не сходился на ее груди, с прежней веселостью выступила вперед. — Тоже и о себе надо подумать.

Кума Анна вздернула губу и ушла на кухню не в силах глядеть на Варварины выходки; неодобрительно, исподлобья точила взгляд на нее и Степанида, старшая; зато младшая, Катерина, с нескрываемым удивлением и завистью наблюдала за отчаянной гостьей. А хозяину Якиму откровенно нравилась бойкая, не в пример его дочерям, девка, и он рассудил: «Бедовая голова. Эта на свои руки топора не уронит». Марей все время крутил головой и похохатывал, подтыкая под бок Огородова:

— Знай, Сема, наших: здесь найдем и там не потеряем. — Наконец не вытерпел и воскликнул: — И оказия тебе — ай хороша!

Огородов, облокотившись на подоконник, вприщур разглядывал Варвару и вдруг радостно почувствовал, что он виновник и пособник в веселой и милой Варвариной игре. «Встреча, встреча, — объяснил он сам себе свою радость тем же словом, какое повторял, набирая букетик калужниц. — Как хорошо, наконец, что я дома, и дай бог, не будет конца моим сладким узнаваниям примет встречной родины».

А Варвара уже знала, что солдат задет ею и будет думать о ней, и пусть думает, потому как сам он по сердцу ей пришелся.