Ошибись, милуя

— Ну я пошла, дядя Яким. А солдату своему скажи, чтобы по утру не проспал. Мне ведь дожидаться недосуг.

Яким всхохотнул:

— Да что ж я-то. Вот он сидит. Ему и скажи.

— Так он меня и послушал. Он вон спит, сидючи за столом.

При этих словах она громко захохотала и толкнула бедром дверь, выскочила в сени. По деревянному настилу вдоль окон уже прослушались ее веселые шаги, а в избе все еще было ее присутствие, всем виделись ее открытые, ясные глаза, ее лукавая улыбка, с которой она говорила Якиму, чтобы не проспал солдат. Катя с живым и трепетным вопросом поглядела на мужчин и в чем-то легко и доверчиво согласилась с ними, а в чем именно — она не знала сама и не хотела знать, ей было тоже весело. Из-за стола она поднялась с тайным волнением, набрала полные руки посуды и пошла на кухню. Степанида была грустна и ни на кого не глядела и, опустив глаза, под краном самовара перемыла все чашки и блюдца.

Яким поднялся из-за стола, прошел к дверям, прикрыл их:

— Убежала, будто нам тут не ночевать.

IV

Рано утром, еще затемно, Семен Огородов простился с хозяйкой, за воротами пожал руку Марею, Якиму и сел к Варваре в телегу, на которой были уложены и туго увязаны льняные мешки. От упряжи и воза хмельно и сладко пахло свежим дегтем, сыромятной кожей и холстами-новиной.

Сама Варя сидела наверху в теплой шали, концами обмотанной вокруг шеи. На своего попутчика и не взглянула и не отозвалась на приветствие. Видимо, не доспала, успела намучиться со сборами и была озабочена неблизкой и трудной дорогой.

— Трогай, — скомандовал Марей. — Да на ухабах-то полегче, слышь, девка?

— Без тебя не знала, — отозвалась Варвара и, глянув на Марея, дернула вожжи.

За селом на первом же мосточке телегу так бросило в сторону, что чемодан Огородова слетел в грязь, да и сам он едва удержался на возу.

— А еще солдат называешься, — с напускной строгостью упрекнула Варвара Семена и, глядя на то, как он неумело умащивал грязный чемодан, повеселела: — Взяла на свою голову. Горечко мое, кто ж так-то кладет. Али на каждом ухабе слезать собрался. Клади поперек. Поперек, говорю. А теперь зачаль концом-то веревки под ручку. Не так же, не так. Боже мой, да откуда ты такой-то.

Она, встав на колени, с прежней строгостью скоро и хватко сама привязала чемодан. Потом, усевшись, подобрала под колени подол юбки и тронула лошадь.

— В солдатах-то небось только и научен изводить казенный хлеб, — подкусила она Семена и распорядилась: — А сам садись вот тут, рядом. Да садись, не бойсь, а то и сам полетишь в грязь. — И вдруг развеселилась: — Вот наградит господь какую-то.

— Прямо уж совсем ты меня ни во что.

— Да не люблю таких.

— Каких все-таки?

— Да кои ни то и ни се. Квелые вроде. Им бы только руки в боки. Видать уж по тебе, отбился ты от крестьянской натуги. Пострижен вовсе не по-нашему — височки голые. Шея как у линялого петуха.

— Ты красивая, Варя, а говоришь худые слова. Они не к лицу тебе.

— Ай я в самом деле красивая?

— Приглядная — это правда. А красота, она больше у человека в душе.

— Ты чистая моя тетка Груня — у той и слов на языке: душа да душа.

— Стало, умная твоя Груня.

— Да уж ума не занимать: одна троих сынов в люди вывела. И один другого лучше. А сам малахольный был. Сказывают, совсем никуда. Вроде как стали брать на Бакланы, он возьми да вместо брата добровольно и впишись. И знамо, с концом.

— Так ведь это уж давно было.

— Меня и на свет не рожали.

— Так не Бакланы все-таки, а Балканы.

— Может, и Балканы, кто знает. Тетка-то Груня и место называла…

— Шипка небось?

— Нет. Даже и близко не то.

— Плевна?

— Она самая. Ну-ко повтори.

— Плевна. Болгарский город.

— Ну, Плевна и есть. А откуда ты знаешь?

— Как не знать. Под стенами Плевны полегло сорок тысяч русских мужиков.

— Царствие им небесное, — Варвара зажала в коленях вожжи, размотав концы шали, перекрестилась и вдруг изумленно переспросила: — Сколько, ты сказал?

— Сорок тысяч.

— Да неуж. Об этом, что ж, вот так прямо и написано есть?

— Есть и написано: событие историческое. Наши мужики освободили из-под турок целый народ. Болгар. Славян. Братьев.

Сказанное Семеном так ошеломило Варвару, что она надолго умолкла и усердно занялась вожжами. Молчал и Семен. Только стучали ступицы колес да чавкали по грязи копыта лошади.

Небо на востоке почти совсем прозрело, стало подниматься, а понизу, с широким захватом, занялось все нежно-розовым, еще не выспевшим светом; зато легкие, развеянные за ночь и вознесенные в голубеющую высь облака жарко полыхнули в пронзительно молодых лучах солнца, ударившего по ним из-за горизонта; и когда поднялись на очередной увал, то увидели, что и само солнце уже легло на дальние затурские леса, шафранно-красное, как обрубок железа, раскаленный в горне и только-только брошенный на наковальню.