Ошибись, милуя

— Да-да. И солдатчина и тюрьма — дело известное. А на людей, Варя, мне просто везло. Людей, сказать, всяких перевидал: и добрых и худых, и просто злых, которые любят одну ненависть. Были и такие, как ты, что своей душевной простотой, мудростью помогли мне в нелегкий час. От них, собственно, и началась моя новая жизнь. До этого как жил? Как трава межевая, куда ветер, туда и я. А потом стал задумываться и над собой, и над людьми, и над жизнью. И стал поклоняться примерам их любви, верности, разума. Зато ненавидеть кривду, лукавство, жестокость научился сам. Когда я получил приговор на руки, то не поверил, что поеду домой, стыдно признаться, плакал от радости. Сны стал видеть о доме, сильней яви. И в то же время крестьянский удел уже пугал меня. Полно-ко, думал, не ослепну ли в вечной мужицкой страде без живого слова, без разумных поисков, без моих мудрых наставников. Да и без того знал, что к доармейскому своему житью-бытью просто негоден. Да нет, Варя, ни земля, ни труд на ней меня не пугают. Но старые, дедовские порядки с той же вечной неволей и чужим доглядом — для меня петля. Я буду воевать против них. А каково поглянется это моим землякам, как-то они взглянут на меня, отданного под их присмотр? Вот тут и озадачишься.

— Да чего ж задачиться-то, Сеня. Живи своим умом — и вся недолга.

— Вот смотрю на тебя, Варя, слушаю и, праведное мое слово, легче становятся мои сомнения: и в самом деле, а чего задачиться.

— Уж так-то прямо и легче.

— Вот крест, Варя.

— Да полно-ко, я и так верю. А сказать, почему верю-то? Влюбился ты там в какую-то городскую да грамотную, и застит она тебе белый свет. Скажи не так? Ну вот, теперь какая покрасовитей, та тебе и соль на рану. Уж я-то знаю. Меня увидел — ее вспомнил.

— И так, Варя, и не так.

— Ты, Сеня, парень ветляный, приветный, и она прибежит за тобой следом. Вот припомни мое слово.

— Нет, Варя, не бывать тому.

— Ай не любила?

— Чистая душа, она, может, и знать не знала.

— Как же ты?

— Вот так. Разве не бывает?

— Не приведи господь. И ты не признался ей?

— Да я и так весь на виду.

— Уж что на виду, то на виду. А коль такое дело, то я и тут скажу. Мужиков не бойсь, хозяйство ставь по-своему, не старые времена. Девок у вас в Межевом лопатой не выгребешь. Найдется и тебе, почище всяких городских. Грамотная, из себя писаная, всякому делу пособная. Трудно будет самому найти — дай знать. Живо приеду и такую сосватаю матаню — век будешь в ноги кланяться. А вот погоди-ко, Сеня. Это ты к чему сказал даве, вроде сравнял меня со своими добрыми да разумными, от коих научился разным мыслям. Или не то словечко сорвалось?

— То самое. Я, должно, с непривычки немножко отравился хорошими-то людьми, вот и думалось, что больше уж не повстречаю таких. Тем более здесь, в глухомани. Да нет, боже упаси, не о красавицах я. Я о тех людях, кои сами по себе заставляют думать, тревожат. Ты у них как бы в долгу, у этих людей, и нет тебе перед ними ни ответа, ни покоя, будто ты виноват в их печальной судьбе. Та девушка, о которой я говорил, погибла мученической смертью, и я ничем не мог помочь ей, да она и не нуждалась в моем участье. У ней были свои друзья, которые не щадят ни своей, ни тем более чужой жизни. Им кажется, что только в кровавом ремесле можно открыть пути истины. Словом, она была политическая и в тюрьме не выдала своих сообщников. Повесили ее. Да, конечно, знала, но осталась тверда. Мне бы вроде и дела до нее нет, а я мучаюсь и спрашиваю себя, чтобы оправдаться перед нею, что ли, а как бы я поступил, окажись на ее месте? Она мечтала о какой-то возвышенной трудовой жизни, о подвигах, о святых лишениях и жертвах и полюбила, конечно, своего загадочного героя, а тот разыграл роль влюбленного и послал ее на смерть. Да ведь вот еще самое-то главное в чем: мне кажется, воскресни она из мертвых и повторись все сначала, она пошла бы той же торной дорожкой. Искренняя, доверчивая, думаю, и мысли не допускала, что ее могут обмануть и довести до злодейства. Я говорил с нею, да было ей не до моих слов. Толкую о ней много потому, что ты чем-то напомнила мне ее. Нет, ты наберись терпения, послушай. Ведь твой поступок с Витюшкой по духу равен ее подвигу. А я говорю, равен. Я привык верстать чужие судьбы на свой аршин. Так вот и признаюсь, что меня просто бы не хватило до твоего великодушия. Я бы наверняка в порыве мести даже и не подумал об этом. Но зато теперь, после твоей исповеди, буду равняться на тебя. Воистину, с кем поведешься, от того и наберешься.

— Поднял ты меня, Сеня, прямо не знай куда: святая, да и полно. Однако мне нравится, что ты подмечаешь добрые-то души. А нашим парням перво-наперво подай на лапу, чтобы девка была зарная, что лицом, что статью. А касаемо души, он о нее потом ноги вытрет. Хотя сам шишига, сам аршин с шапкой, пропади он пропадом. Потому и скажу тебе как на духу: наплюнула я на этого шишигу Витюшу, чтобы жалеть его. Я просто не хотела, чтобы всуе трепали мое имя. На меня без того несут. Так что уж не равняй меня со своими умными да добрыми.

— Вначале ты, Варя, не так говорила.