Ошибись, милуя

— Как же я говорила?

— От любви он потерял голову и от любви пошел из злодейство. Однако и так можно рассудить: любить любил, а не пожалел.

— Он там рук не оставил.

— Не то важно, Варя, пожалела ты его или что другое, а только отвела беду от чужой головы. Это и зачтется тебе.

— Да уж чего там, — она как бы споткнулась, но тут же решительно продолжала: — Я даже подумывала, приди он, черт леший, после всего этого, встань передо мной на колени — может, и убежала бы с ним. Да нет, какая там любовь. Только он, бывало, как возьмется говорить мне о моих глазах, об улыбке, о походочке — так и охота поверить. А девка поверила — считай, песня вся, песня вся, песня кончилася. Мужик бабу кулаком, баба скорчилася.

Варя закончила свою речь припевкой и захохотала. Потом глубоко вздохнула и умолкла. Но глаза ее то сияли, то вдруг становиылись задумчивыми, а на губах все время светилась милая своей печалью улыбка. «Вот за эту улыбку и любил ее Витюша, а потом так же горячо возненавидел», — думал Семен о Варе и впервые нежно пожалел ее.

V

Кормили лошадь и варили себе еду на речке Иленьке, которая уже буровила полойные воды, неся к Туре луговые остожья, лесной хлам, как взнузданный и горячий конь, набивая пену в изломах и заторах. Прибрежные заросли тальника и черемухи местами подтоплены до вершинок, гнутся, совсем тонут, выныривают, бегут против воды, с журчанием режут быстрые и мутные ее потоки. Чуть повыше по взъему берега кусты залиты всего лишь по колено, зато космы прошлогодней не прокошенной в них травы, отмягшей и отбеленной в снегах, струятся, вьются по течению, промытые и вроде частым гребнем расчесанные по волоску.

Полдень был солнечный. Кучевые облака шли редко, но невысоко, с размытым синевато-льдистым подножьем, в них въяве чувствовалась весенняя необогретая поспешность, талая прохлада, какою бывает обвеяна вся апрельская земля Сибири.

Не переезжая Иленьку, съехали с дороги, копытами и колесами раздавили мелкий кустарник, и их сразу обдало сильным и крепким запахом смородины и сырого ивняка, будто тут уж совсем прижилась весна и вот-вот зажужжат вспугнутые пчелы.

Варя сразу взялась распрягать, а Семен хотел помочь ей, но она со смехом остановила его:

— Небось всю сбрую спутаешь. Уж я сама. А ты бери ведро и ступай за водой.

Семен в задке телеги отвязал ведро, и чистый звон его в тишине уединенного места радостно встревожил душу. Не эти ли свежие, прохладные запахи, не это ли небо, не этот ли скрип ведерной дужки на утренних покосах вспоминал он в спертой, вонючей и храпящей казарме, или в тесных, давящих стенами камерах «Крестов», или тогда, когда стоял на часах, изнывая от тоски и одиночества. Он будто проснулся от долгого сна и, как в детстве, полно открытыми глазами жадно хватил солнца — ослеп, зажмурился а, смеясь сам над собой, едва промигался. Потом осмотрел, поскрипывая дужкой, уже закопченное на кострах мятое ведро и, почувствовав, что Варвара наблюдает за ним, смутился.

— Иди, иди, — сказала она. — Ведро цельное.

А сама сильными ловкими руками с навычной легкостью повернула тяжелый хомут на шее лошади и сняла его, поставила к колесу телеги. Вывела лошадь из оглобель, по-хозяйски заботливо обгладила ее потную холку, разобрала на одну сторону гриву. Семен еще и раньше подметил, что все, что ни делала Варя, выходило у ней неспешно, но споро и ладно, будто всякое движение было у ней заранее обдумано. Да вероятно, так и было, потому что руки ее от одного сразу переходили к другому, и Семен, поглядев, как она управляется с упряжкой, подумал: «Колесом ведет дело».

— Прямо, прямо, Сеня, — указала она ему на спуск к воде и вслед рассмеялась: — Не заблудись, а то засмотришься, и унесет господь.

Поскрипывая ведерком, он пошел вниз по дороге, переживая сильное чувство радостных откровений, ожидания и упрека: «Что это я, в самом деле, как баран на новые ворота. И опять с первого взгляда обрадел, как с Зиной. Там тоже, не зная брода… Пора и остепениться».

Но, несмотря на свои укоры, он с нежным, но настойчивым любопытством глядел на нее, и она, перехватывая его взгляды, стала меньше смеяться, в глазах ее появилась явная настороженность.

У Иленьки отдыхали часа три. И когда лошадь выела заданный ей овес, опять тронулись в путь. Оба были чем-то озадачены и подолгу ехали молча. Они переживали такое чувство, будто не только познакомились, но и сумели сблизиться, а дальше их поджидает трудное объяснение, к которому они определенно подошли и которое испугало их своей неизбежностью.

Ночевали на постоялом дворе в селе Ощепкове. Варя боялась за лошадь и поклажу, так как двор был небом крыт и ветром огорожен, устроилась спать на возу, завернувшись в новый тулуп, вынесенный знакомой хозяйкой. Семен маялся от клопов на широкой лавке в избе. Всю ночь через избу в горницу сновали люди, хлопали дверьми, гремели железной трубой и посудой: в горнице, оказалось, остановился больной купец, и ему за ночь два раза ставили самовар. Изба угомонилась только перед утром, но Семен уже расстался со сном и вышел на улицу.