Ошибка

Видеть их глаза, слышать все эти звуки за стеной было невыносимо. Я спрятал голову под передник матери, заткнул уши и, сам не зная отчего, заплакал слезами горькими, как полынь, лившимися словно из глубины сердца.

Поздно вечером пришел пан Добжанский. У него был очень скверный вид впрочем это, может быть, только казалось в тусклом свете сальной свечки. За последние несколько часов он как будто осунулся, похудел, волосы у него были взъерошены. Он вначале сидел молча, свесив голову на грудь, но потом, видя, как мама печальна, стал рассказывать новости. Голос его звучал хрипло и как-то вяло.

Мы узнали, что войска еще час назад ушли из города, что майорша захворала, а почтмейстер, так ничего и не увидев в свою подзорную трубу даже с колокольни, поссорился с женой из-за того, что она не дала ему поехать и на месте наблюдать битву.

Любопытные подробности услышали мы о кассире. Под конец он совсем уже потерял голову и решил переодеться евреем или женщиной. Когда же Стахурский и Владзинский бросились бить в набат (впрочем, их очень скоро прогнали с колокольни ксендз и органист), кассир спрятался в подвале магистрата. И только после того как все стихло, он вышел из своего убежища с самым невинным видом и стал уверять всех, что только в шутку притворился испуганным.

Однако его безоблачное настроение продолжалось недолго. Кто-то из горожан прибежал с вестью, что подходят новые войска. Это привело кассира в такое смятение, что он убежал из местечка и до сей поры не вернулся.

- Куда он мог деваться? - недоумевала мама.

- Люди видели, что он бежал куда-то за ваш сад. Наверное, засел в овраге, там и проспит до утра.

- Сумасшедший! - сказала мама, пожимая плечами.

Учитель махнул рукой.

- Осел и трус, а при этом непременно хочет прослыть героем. Боится и тех и других. Чтобы себя обезопасить с одной стороны, выклянчил справку о каком-то назначении, а теперь и она ему спать не дает. Воображает, что он знаменитость и что только за ним и гонятся, потому он и прячется все время в подвалах и оврагах. У этого субъекта слабая голова, заячья душонка, а спеси хоть отбавляй. Самый опасный тип людей! - добавил учитель словно про себя.

Последние слова учителя меня встревожили. В них слышалась угроза, предсказание новых бед, страшнее всего того, что пережили мы до сих пор.

Час был поздний, и пан Добжанский несколько раз уже порывался уйти, но мама его удерживала.

- Побудьте с нами еще немного, - говорила она. - Днем я кое-как крепилась, а сейчас так расстроена, что всего боюсь. Посидите у нас!..

И учитель оставался. Кукушка на часах прокуковала одиннадцать, и свеча уже догорала, когда на крыльце послышались шаги.

- Наверно, пан кассир вернулся с прогулки! - буркнул учитель.

Дверь отворилась и вошел... человек из одинокой хаты. Когда он, переступив порог, поднял седую голову, он показался мне великаном.

- Слава Иисусу, - сказал он, здороваясь.

Никто ему не ответил. Его приход в такой день и час был очень уж неожиданным.

Вошедший долгую минуту смотрел в упор на учителя, пока тот не опустил глаза. Затем обратился к моей матери:

- Я привел к вам гостя, - сказал он приветливо.

Я подумал: "Уж не отец ли покойный встал из могилы и пришел к нам с этим страшным человеком?"

А мама хотела что-то ответить, но только рот открыла и поглядела на него с удивлением.

В темных сенях за спиной старика стоял еще кто-то.

- Гость ваш немного... того... нездоров, да это пустяки, - продолжал старик. - Он ранен, но...

- Владек! - вскрикнула мама и, широко раскинув руки, выбежала в сени.

- Да, мама, это я, - отозвался мой брат.

Он вошел в комнату, и я увидел, что голова и левая рука у него обмотаны тряпками.

Мама хотела его обнять, но вдруг упала на колени и прильнула к его ногам.

- Сыночек мой... дитятко! - зашептала она. - Ты жив!.. Ты ранен... Ох, как я тут настрадалась, как тосковала по тебе... Жив, жив! Теперь уж не отпущу тебя из дому, будь что будет... Ненавижу проклятую войну! Сегодняшний день вымотал мне всю душу.

- Что ты делаешь, мама! - говорил брат, тщетно пытаясь здоровой рукой поднять ее с колен.

Его седой спутник дотронулся до плеча мамы.

- Дайте ему отдохнуть, пани. Он устал.

Мама сразу выпрямилась, как натянутая струна.

- Да, да, правда!

Но тут же схватила здоровую руку брата и стала ее целовать.

- Мама! Мама! - твердил Владек, пытаясь отнять руку. Но видно было, что он совсем без сил.

Наконец старик бережно отстранил маму, обнял брата за талию и довел его до дивана.

- Дайте ему рюмку водки, - сказал он маме. - Ему надо подкрепиться, а у меня в хате водки не нашлось.

Учитель бросился к буфету, налил рюмку водки и принес ее брату. Владек выпил залпом.

- Ух, сразу полегчало, - сказал он. - Вы обо мне ничуть не беспокойтесь. Я ведь медик и в ранах хорошо разбираюсь. Через месяц буду здоров...

- Но больше никуда не пойдешь! - воскликнула мама.

- Разумеется, - отозвался он с легкой усмешкой, глядя на свою руку. Потом добавил, указывая на старика: