Ошима. Японский Декамерон

В дверях стояла Звездочка, она делала мне знаки головой; я сделал несколько совершенно безумных ставок, желая проиграться, и удивительно – опять выиграл. Тогда я взял большую часть денег, лежавшую предо мной; сколько там было не знаю точно – не менее трехсот рублей, во всяком случае…

Я сказал отцу благочинному:

– Я волнуюсь, чувствую, что не могу, сосредоточенно играть, я оставляю здесь вам, батюшка, мои деньги и прошу их разыграть.

Когда я вышел на крыльцо, луна поднявшаяся высоко, делала все предметы полными той воздушной прелести, на которую способен только лунный свет.

Звездочка сидела на верхней ступеньке, облокотись на столбик перил: ночной свет мягким ореолом ложился на её наклоненную головку. Я сел около нее.

– О чем думаете?..

– О человеческих чувствах, таких же трепетных: неуловимых, мало осязаемых, как лунный свет. – Знаете, сказала она, мне наша встреча кажется многозначительной; она такая простая и не сложная, час тому назад я думала, вернее хотела заглушить в себе чувство привязанности, которое вдруг родилось по отношению к вам – я хотела рассердиться на вас, но вижу, что этого не могу сделать. Но не думайте, что это потому, что в вас есть что-либо особое и особенное, что дает вам власть над моим существом. Я чувствую, что я не могу иначе. Сегодня во мне прилив особого сумасбродства. Сегодня, а может быть и завтра, я вдруг вообще перестала ценить самое себя. Сегодня весь мир мне кажется огромным океаном, в который надо, пора вступить.

– Таня., не знаю, может быть, вы говорите то, что чувствую я – во мне бунтует тот же хмель опьянения я счастлив одним – что встретился сегодня с вами… Я обнял Звездочку за талию, и мы несколько минут сидели молча, слушая биение наших сердец и шум голосов, доносившийся сквозь открытые ярко освещенные окна школы. Вдруг перед нами появилась тень с кнутом, очевидно, принадлежащая ямщику.

– Добродию вы не знаете учиельки с Змиевки… Но Звездочка не дала ему окончить, сказав:

– Я заказала лошадей пораньше, это он за мной…

– Я поеду с вами.

– Хорошо – просто сказала она.

Зайдя с чёрного хода, я захватил пальто, фуражку и вернувшись к крыльцу, увидел, что Таня сидела в бричке, запряженной парой лошаденок. Мы поехали.

Не могу вам рассказать, того восторга, тех сладострастных чувств, которые переполняли мое сердце, еще не истрепанное, еще не захватанное лапами любовных наслаждений. Не знаю быстро ли бежали кони, или дорога была ухабиста, но среди полей зреющей ржи наши уста ежеминутно сливались в длительных поцелуях.

Лицо Тани, озаренное мягкими зеленоватым светом ночи, было полно неизъяснимой прелести, ночной ветер играл кудрями её головки, и они пушистым дуновением ласкали мои то лоб, то щеку.

Не знаю долго ли мы ехали, не знаю куда мы ехали; должно быть долго, должно быть по направлению к станции К, потому что в мягком предутреннем свете, смешении луны и рассвета, я вдруг увидел в стороне от дороги мельницу, темневшую своими тремя крылами.

– Пойдем к ней, сказала она, задыхаясь от переполнявшею ее чувства, пойдем к ней, там мы будем одни…

Дав кучеру какую-то бумажку, (может быть и очень много) случайно подвернувшуюся в кармане, путаясь в мягкой траве, не кошеной межи, пролегавшей между овсяным и ржаным полями, я пошел за Звездочкой, почти бежавшей впереди меня.

Вот и мельница… она стояла на не большом холме невдалеке был небольшой поселок, а за ним еле виднелась предрассветном сумраке водокачка станции К.

Мы бурно отдались восторгам первого Чувства; не подумайте, что это было физическое сближение; грудь переполнялась чувствами восторга, туманившими и опьянявшими все существо. Наши тела сплетались, находя радость даже в одном простом случайном прикосновении к бокам, плечо к плечу, пылающий лоб к щеке. В Тане между тем проснулась, ей самой, наверное, по разуму не ведомая, но рожденная её женской природой властная физическая жажда.

– Возьми меня, милый желанный, я твоя… лепетали её похолодевшие губы…

Но весь этот длительный вечер, изрядное количество алкоголя, поглощенного мной, наконец – бесконечное бурное томление, сладострастие, пожиравшее мое существо в течение последних часов, – все это надломило мои силы.

Мне самому было не понятно: пред мной клонились ветви, сгибавшиеся от спелых, готовых упасть плодов, а мои длани были лишены сил – сорвать эти плоды. Пред мной раскрылся родник неизъяснимой, долгожданной сладости, а уста мои не раскрывались, приникая к нему в бессильной истоме.

Таня очнулась, было совсем светло. Я хотел подойти и обнять ее, но вдруг я увидел, что она плачет. Женские слезы всегда неприятно действуют на меня, но теперь мне было вдвойне неприятно, я чувствовал себя не в своей тарелке, мне было неловко пред самим собой, а перед Звездочкой просто совестно…

Я даже не могу объяснить этого чувства, как будто я надругался, осквернил или покушался разрушить запретное святое.

Между тем, стало совсем светло; женщина из поселка гнала коров.

Взошедшее солнце бросало длинные тени животных на выгон, где трава была выбита и выщипана скотом.