Ошима. Японский Декамерон

Мы вошли в темный класс; три больших окна пропускали тонкие нити света звезд, мерцавших на темном фоне неба. Во мне все трепетало, и чувствовал, как я переполняюсь желанием, ставшим моей болезнью, моей идефикс, что я подобен пилигриму, идущему к обетованному, молитвенному граду чудес, что видны уже златоверхие купола храмов, что упоительный перезвон благовеста, несущийся от колоколен, внятен уху – что еще несколько необходимейших усилий, для которых можно пожертвовать всем запасом имеющихся сил и пилигрим станет обладателем, владетелем святыни.

От звёздного света падавшего сквозь окна в классе сельской школы господствовала синеватая таинственная мгла. Я прижимал упругое молодое, девственное тело, дрожащее трепетом страсти, к себе. Мы не говорили, нам не надо было слов, мы понимали друг друга, так как были в эти моменты одной душой, а тела наши готовы были, желали впервые, с целью познать друг друга до конца, готовы были соединиться (впервые) воедино.

Она была одета, мое тело тоже было облачено костюм; костюмы, конечно, не были нужны нам, но мы их мало замечали. Я безумно, я страстно обнимал ее, прислоненную к ряду парт и вдруг опять открылась дверь и вошел несносный старик, неся свою лампу. Он, видите ли обеспокоился, что паныч и барышня сидят в темноте. Бешенство овладело мной; мне стоило больших усилий, чтобы не вырвать у нею лампу и не швырнуть ее ему в голову; затем он принес охапку сена, и Звездочка соорудила мне на полу классной комнаты душистую и мягкую постель.

Ночью она пришла ко мне. Я спал, мне снился сон в котором картины воображения и действительности переплелись странным образом; мне снилось: я стою в ветреный день на холме у мельницы, она машет своими тремя крылами и вдруг эти крыла обращаются в трех девушек летающих по воздуху; все трое похожи на Таню; я ловлю первую в страстном желании слиться с неё, обнимаю ее, и вдруг я чувствую ее тело металлическое, мои губы касаются твердого и холодного существа, тогда в отчаянии я бросаю ее на землю она превращается в старуху из корчмы:

– Панычу, разве ты не видишь, что вот там она сидит и тоскует по тебе…

Я подымаю голову и опять вижу девушку, с лицом Звездочки, но все мои попытки соединиться с неё остаются тщетными.

Я пробуждаюсь, я чувствую упругие босые шаги, под которыми слегка гнутся доски пола.

Да, это Таня: в синеве мерцания звезд, пророненного ими сквозь окна я вижу, лежа на полу, что она стоит около двери, в трех шагах от меня. В темноте белеет длинное пятно рубашки, она образовывает вверху три выреза, из которых слабо мерцают прозрачной матовостью тела руки и грудь; стройные ноги, даже в темноте, дают чувствовать свою точную округлость; я сажусь, я простираю к неё руки; через мгновение она сидит у меня на коленях; только теперь, хотя темно наощупь, я постигаю, каким роскошным телом, телом лишенным излишества, но полным того особого сладострастия, которым как цветок благоуханием, наполнено тело девушки, не успевшей увянуть, тело созревшее, спелое для любовных утех.

Таня в рубашке, не смятой и холодной, свежестью, только что надетого, белья; рубашка приподнята двумя остроконечными грудями; они трепещут, как будто бы она посадила под холст двух живых голубей; талия тонкая и переход к широким, но стройным округлым бедрам обозначен заметно для моих жадных, ищущих рук; колени круглые, но кожа на них плотно притянута. С приходом Тани класс для меня превратился в душный гарем, мое ложе в роскошные диваны Востока. По должен сказать, что сколько ни длятся наши объятья, как ни стремятся слиться тела нескромно и бесстыдно прижимаясь друг к другу, они остаются раздельными, не слитыми.

Каждый раз, как я в безумстве разгоряченной страсти пытаюсь овладеть ею, идущей мне навстречу, полной ответного желания, каждый раз я чувствую, что силы покидают меня, и она лежит в моих объятиях недоумевающая, разочарованная, неутоленная и уже чуждая, уже не нужная.

Таня шепчет

– Ты знаешь, о чем я сейчас думаю, я думаю о холме и нашей мельнице, ты помнишь этот рассвет мельницы, нет я чувствую, что только там я могла бы быть счастливой…, поедем туда, ты хочешь сейчас поедем туда…

Я утомлен, я обессилен, её желание кажется мне странным и сумасбродным, но, впрочем, я не говорю ей этого.

– Сейчас ночь, сейчас поздно, да и луны теперь нет, а кроме того смотри начинается дождь.

Действительно, по стеклам сначала медленно, затем все чаще барабанит дождь… деревья, растущие около школы шумят и вдруг раздается близкий удар грома; комната то озаряется, то тухнет от синего света молнии; Таня лежит около меня, она прижимается ко мне, глаза её чернеют на белом лице, как два больших черных цветка; так мы лежим все время, пока длится не долгая летняя гроза; тучи расходятся и начинает светать.

Таня уходит от меня на свою узкую девическую кровать; на её глазах слезы, но это не слезы разлуки: не слезы потери, скорее слезы разочарования и обиды, которую она сама бы не сумела бы ни понять, ни объяснить.

Я разбит изломан, искалечен, опустошен.