Ошима. Японский Декамерон

Обоняние – ему, ведь, дан запах здорового молодого тела испаряющего благовония; но зрение – это высшая точка на горе любовных утех: с неё видны все повороты дороги все изгибы белых отмелей тела, вокруг которого волнуется океан любви, ищущей насыщения конечного, сверхмерного. Зрение – высшее благополучие эротических забав. Участие зрения делает любовные утехи полным гармонии: любовник, живущий, дающий пищу всем пяти элементарным чувствам, в течение сеансов любви подобен судну в океане, пользующемуся всеми способами передвижения.

Таня была раздета, мы лежали на мягком пружинном матраце хорошей кровати, мы оба дрожали от ненасытной страсти: жаркие объятия наших сплетшихся тел, чередовались с иссушающими поцелуями – минуты иногда тянулись как целые часы и час был подобен минуте.

Иногда совершенно раздетые мы вставали с ложа и переходили к столу, ели фрукты, запивая их светлым прозрачным вином. А затем мы вновь и вновь возвращались к обольстительной жатве спелого поля под горячими лучами потного солнца страсти; покаюсь, не буду таиться – какой-то злой рок тяготел над мной в этой любовной истории; Таня лежала на кровати вся раскрытая, согласная, соблазняющая и соблазнительная… Я шел по белой дороге её ног и что же, к стыду своему – я должен признаться, что каждый раз, как я стучался в запертые врата храма сладострастия, во мне бушевал огонь желания, но как только врата были открыты – я падал в изнеможении, полный отчаяния и презрения к самому себе… После одного из таких неудачных пароксизмов страсти, Таня вдруг села на кровати. она взяла со спинки стула и надела свою рубашку, и закрыв лицо руками, вдруг заплакала.

– Что с тобой, – спросил я, – о чем ты плачешь?

– Ах мне здесь не нравится, здесь все делает меня несчастной, как хорошо было бы сейчас ночью там около мельницы…

– Но ведь тогда ты как же плакала, как и сейчас…

– Да, но тогда мне было жаль моего прошлого, на пороге, как мне казалось, новой жизни эти слезы были на грани равно и счастья и горя… Теперь же, теперь я плачу об этой ночи у старой мельницы; там мы прикасались друг к другу так же просто, как один цветок никнет другому; наши взгляды были связаны золотыми нитями предрассветных звезд; эта старая мельница, темневшая высоте, в неё была степная мудрость, склонившаяся над нами и благословлявшая нас…

– Черт возьми… положительно, эта проклятая мельница была причиной всех моих эротических катастроф, она мшистой стеной стояла меж Таней и мной, не оставляя ни единой щели, и мешая слиться телам нашим!..

Мне надоела эта постоянная память о мельнице, где меня постигла первая любовная неудача уже несколько раз сумевшая повториться потом.

Долой мельницу, к черту самое память о неё!!

В этот момент в дверь постучали, кто мог бы быть там, кто мог узнать, что я в Харькове, кому я нужен еще?!

Набросив на себя кое как кое-что, посылая мысленно самые свирепые ругательства незваному визитеру, я приоткрыл дверь.

За дверью стоял парень лет пятнадцати.

– Панычу: вы нам двадцать пять рублей за яичницу оставили, так мамаша прислала вам сдачу…

Он стоял, протягивая мне какие-то монеты и бумажки… Я не смогу рассказать вам того возмущения на этот раз деревенский честностью, которое переполняло меня всего до краев.

Я зарычал, зашипел, подпрыгнул, хлопнул дверью, оставив наивного посланца в коридоре в полном недоумении и не решительности, в которой; должно быть помог ему разобраться, стоявший рядом и ухмылявшийся лакей. Звездочка была напугана неожиданным вторжением мальчика из харчевни.

– Видишь это мельница вспомнила о нас, она послала напомнить нам о себе…

Я ненавидел мельницу, ненавидел самое память о неё.

Я взял вино и фрукты.

– Звездочка, давай пить, у мельницы три крыла, а мы с тобой владеем четырьмя крылами молодой любви, мельница старая, она клячей клято работала всю жизнь, а мы с тобой быть может минем чашу работы по принуждению… Мельница растирает зерна, она разрушает жизнь, молодые чувства, надежды нив: она превращает в муку, а мы будем сеять и взращивать зерна новой жизни. Таня, выпей за мельницу и забудь эту старую ворону степей…

Мы опьянели от вина и еще более от близости наших тел. На устах был сок ароматных плодов, сочных поцелуев. Я постлал простыни и одеяла на пол, и мы играли и катались на этом широком ложе, и наконец пришел долгожданный, призываемый мной так долю миг – я овладел телом, которое мне предлагалось с таким жаром, готовностью и усердием…

Таня была моей.

На следующее утро мы не выходили из нашего

Таня не уехала Крым; двое суток номера; это было счастье, которое изнуряло наши тела, но душу наполняло неизмеримым восторгом земного блаженства, в котором были легкие окна в надземное, в невременное. Нам казалось, что никогда мы больше не расстанемся, что нам быть вместе всю жизнь; мы строили планы о нашей совместной жизни; завтра мы поедем Крым.

Не поездка, а продолжение этого нечеловеческого блаженства любви: только для неё жить, только во имя её!!