Осиное гнездо

Начались перебои с подачей электроэнергии, нерегулярно подвозилась почта, оборвалась линия единственного телефонного аппарата, установленного в кабинете председателя сельского совета. Череду бед, обрушившихся на село, завершила непредсказуемая речка Шопурка. Прошли, казалось, небольшие проливные дожди, как на выезде из Поляны подмыло одну сторону моста, в результате чего он покосился, как ветряная мельница на разрушенном фундаменте, приказала дого жить и теперь уже силами самих полянцев невозможно было починить ни мост, ни мельницу. Поляна стала замирать, а проще вымирать. И это в самом сердце Европы, в центре цивилизованного мира! Если бы не было мудрого выражения: «и на солнце бывают пятна», то никто никогда бы не поверил, что в конце второго тысячелетия, когда, проигравшие последнюю войну немцы, лежа на пляже или принимая ванную у себя дома, разговаривают со своей возлюбленной, пользуясь беспроволочной связью, а в Поляне, врач не может вызвать скорую помощь. Хлеб, единственный теперь источник существования, подвозился с перебоями. Пекарня в Великом Бычкове тоже зашаталась от всяких неурядиц: то воды нет, то муки, то соли не хватает, то рабочие за обесцененные деньги не желают трудиться.

Дискалюк с Устичем боялись встречи с избирателями Поляны, как рэкетиров на большой дороге.

— А нельзя ли нам обойти этот гадюшник? — спросил Дискалюк Устича.

— Нельзя. Надо встретиться с людьми, выяснить, чем они недовольны. Но до встречи с людьми ты подготовь хорошую речь. Обещай им побольше, не скупись на обещания, помня, что обещанного три года ждут. Ты же коммунист, а всякий коммунист— болтун, его хлебом не корми, но поболтать дай. Ты помнишь, как много Ленин обещал? И землю крестьянам, и мир народам, и заводы рабочим, а потом что получилось? А получилось настоящее рабство. Вместо свободы — концлагеря, вместо земли крестьянам — крепостное право в виде колхозов, вместо мира народам — кровавая гражданская война и последующая война с собственным народом.

— О чем вы говорите, Иван Борисович? Вы ли это говорите? Вы — бывший член обкома партии? — почти шепотом спросил Дискалюк. — Да за такие вещи — Колыма в лучшем случае, в худшем — расстрел.

— Голубчик, я преподавал историю в университете и знаю немного больше, чем любая партийная крыса и ты в том числе. Так что, как говорят: помолчи лучше.

— Да я, я ничего… Просто слышать мне такое непривычно как-то. Впрочем, извини, Иван Борисович. Речь я конечно подготовлю, мне это проще пареной репы, только добраться в эту Поляну не просто: дорогу подмыло. Может, придется топать пешком в эту Тмутаракань, будь она неладна.

— Назначь им день встречи, а дорогу они починят сами, — сказал Устич, улыбаясь, — кирки, да лопаты у них наверняка еще остались, пусть поработают.

— Хорошо. Я пошлю гонца с сообщением, что мы прибудем в субботу к двенадцати часам дня.

— Давай действуй.

Дорога действительно была подправлена, и эскорт машин, в которых сидели будущие слуги народа новой формации еще никак, правда, не сумевшие или не желающие освободиться от прошлых привычек и взглядов на жизнь, беспрепятственно миновал опасный участок и вскоре приблизился к заводскому клубу. В заводском сквере, возле памятника Ленину с протянутой рукой, люди стояли с плакатами: «Требуем хлеба», «Мы против остановки завода», «Возродим наше село», «Мы против распада союза». Самый последний плакат держала маленькая девочка в дрожащих руках. Он гласил: «Я хоцу кушать».

Не было аплодисментов. Гостей встречали хмурыми взглядами, молчаливо, а порой и недружелюбным шепотом, а кто-то даже бросил тухлое яйцо под ноги великим людям и когда это случилось, толпа замерла и ахнула, а Дискалюк набросил пиджак на лысину, при этом шляпа слетела и покатилась прямо в сторону недружелюбной толпы.

Толпу сдерживал директор завода Патрон Тимченко, иначе бы она вышла из-под контроля.

То, что так случилось, вовсе не были виноваты жители Поляны: они раньше и вообразить не могли, что такое возможно. Это в эпоху Горбачева они насмотрелись всяких передач по телевизору. Это жители Вильнюса, Тбилиси и Баку дурной, разлагающий пример подавали.

Дискалюк так обиделся на полянцев, что искал любой предлог, чтоб повернуть оглобли и драпануть в мирно настроенный Рахов, или по крайней мере, в дремлющую Апшу, но Устич всякий раз отклонял его намерение.

— И хорошо, что так встречают, значит народ просыпается от вековой спячки. Не обижаться — радоваться надо, а то все говорят про нас хохлов, что мы послушные рабы. Видишь, как народ робко сбрасывает оковы рабства, — шептал Иван Борисович и улыбаясь высоко поднял руку, помахивая ладонью. И к удивлению обеих, толпа замерла, а кто-то в глубине произнес: «наши». Тут же женщина вышла из толпы подобрала остатки тухлого яйца, схватилась правой рукой за подол юбки и сделала реверанс.

— Добро пожаловать, коль вы наши защитники! и не болтуны.

Раздались аплодисменты, но плакаты никто не убирал.