Осиное гнездо

— Ну, пойми ты, папа. Эта Ася тебе в дочери годится. Она всего на восемь лет старше меня. И я ее должна звать мамой? Или, может быть, мы с ней вдвоем будем посещать бары и трахаться с кавалерами, меняя их всякий раз. Ты думаешь: она тебя любит? Да она любит не тебя, а твои деньги. Она хочет завладеть твоим состоянием, она разорит тебя и выкинет, как подгнившее полено. Неужели ты так слеп? Неужели все мужчины такие, как ты, мой папочка? И мне следует ждать того же, что произошло с матерью? Не выйду я замуж, не стану детей рожать. Так буду гулять лет до сорока, а потом в монастырь уйду грехи замаливать. Пусть моя доля того богатства, на которое я имею право, как твоя единственная дочь, перейдет в собственность монастыря.

Она говорила так убедительно, но, главное так мрачно, что отец, слушал ее, не перебивая и не шевелясь. Наступила долгая, тягостная пауза. Над его лысой головой все время кружила и жужжала муха и, наконец, села и укусила его за макушку. Он как бы пришел в себя, провел рукой по темени и едва слышно произнес:

— Нельзя так мрачно смотреть на жизнь, дочка.

— Уж если мрак в нашей семье, то что говорить о других семьях? И выходит, что этот мрак создал ты. Почему погибли два моих брата, почему нас оставила мать в таком возрасте? Да она могла жить еще лет двадцать. Почему ты только о себе думал, да и сейчас думаешь? Ты даже не знаешь о своей дочери…, решительно ничего не знаешь. А я-то уж два аборта сделала, и врач мне сказал, что я не смогу родить ребенка.

— Да что ты говоришь, дочка? Ты ли это говоришь своему отцу? О Боже! — воскликнул он, поднимая руки кверху. Потом схватил ее за плечи и стал трясти, так что у нее голова стала болтаться. — Как ты смела? В твои-то годы! Ты хоть понимаешь, что ты наделала? Кому достанутся мои миллионы с таким трудом нажитые? Не допущу! Мне-то теперь в самый раз родить ребенка, я еще гожусь на это. Но не мне рожать, ты сама знаешь, ты уже взрослая. Мне жена должна родить. Я не позволю, чтоб мое добро какой-то монастырь прикарманил. Я свободой рисковал и рискую, наживая это добро.

Он вскочил, бросился к холодильнику, извлек бутылку самой дорогой водки и выпил два стакана подряд.

Это был очередной жизненный удар за долгие годы сытой, безоблачной и бесконфликтной жизни. Как и любой чиновник такого масштаба, он не знал поражений и не имел иммунитета по отношению к суровым законам жизни. При первом же столкновении с неурядицами, которые так неожиданно предстали перед ним и то из уст дочери, он растерялся, как маленький ребенок, отставший от матери в многолюдном месте.

62

Рая поняла, что допустила оплошность, раскрыв перед отцом свои секреты. Можно было и не говорить об абортах, во всяком случае, сейчас. Это может ускорить его сближение с этой волчицей Асей.

Она встала, умылась в ванной, достала в холодильнике колбасу сервелат, нарезала мелкими кусочками и на тарелочке положила перед отцом.

— Выпей еще и закуси, это для тебя полезно. А то в твоем возрасте тебя может хватить удар, или инфаркт, что тогда будет? А насчет двух абортов… я, малость, присочинила, извини.

Она налила ему третий стакан, хоть уже и заметила, что отец повеселел. Он схватил стакан и залпом осушил его.

— Ты, дочка, не того… ну, давай со мной выпьем, уважь отца. Не водку, конечно, это мужской напиток, вино там достань, ведь у нас всякого вина вдоволь, иди, доставай… шумпанское.

— Я, папочка, потягиваю, ты не переживай. Иногда и с друзьями. Особенно после смерти мамы. Ты часто стал отсутствовать, а я одна. Не помирать же мне от скуки. И с тобой я сейчас выпью.

Она побежала в погреб, принесла две бутылки шампанского и бутылку коньяка.

— Вот, папочка, сейчас сделаем ерша. Это любимый напиток твоей дочери. У нас еще есть икра. Посиди, я сбегаю, принесу. Еще мамочка, царствие ей небесное, положила ее под морозильную камеру.

— Ладно… я… того… согласен, значит. «Реве та стогнэ Днепр широкий…», — запел он сначала негромко, а потом все громче и громче. Пьяная слеза скатилась вдоль небритой щеки. Он размазал, посмотрел на мокрую ладонь, и волна жалости к себе опоясала его грудь и застряла где-то в левой стороне, там, где бьется сердце.

— Что с тобой, папочка, никак ты плачешь? — спросила дочь, открывая банку с икрой.

Отец долго смотрел в одну точку, подпирая подбородок ладонями рук, слезы хлынули из обоих глаз, он уже не смахивал их, не стыдился своей слабости перед дочерью, которую, казалось, еще не так давно он носил на руках, и это существо всегда казалось самым слабым и беззащитным существом на свете. И сейчас она смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными тревоги и удивления и таинственно молчала, как бы ожидая, что будет дальше.

— Что происходит с тобой, папа? — повторила она некоторое время спустя.