Осиное гнездо

— Китайское, — ответила продавщица. — На Китай производится много продукция и самая дешевая продукция на весь мир. Пять тысяч купонов выкладывай и чудесный, волшебный прибор — твоя. У меня на сумка несколько штук осталось, бери, а то опоздаешь. Моя муж тоже лысая была, я ему подарила этот массажный щетка, и теперь односельчане его не могут узнать, так она изменилась. Но плохо то, то молодой сучка к нему тали лепиться и тащить на сеновал. Отберу я у него этот массажный расческа.

Наталья Семеновна не пожалела денег и купила волшебную расческу. Разочарование наступило на следующий день, когда расческа полностью развалилась. Молодцы китайцы: производят товары, которые служат лишь несколько часов, в лучшем случае несколько дней, а затем надо покупать новые. Китайцы умный народ — знают что производить и как производить. Надо, как-то увеличивать количество рабочих мест для миллиардного населения. Чем быстрее, выпущенная продукция будет выходить из строя, тем интенсивнее надо трудиться, чтоб взамен пришедшего в негодность товара, поставить новый.

Патрон Тимченко, надо отдать ему должное, совместно с профсоюзной организацией распределил остатки продукции между рабочими. Только с оборудованием не знали, что делать. А когда дошло, что все-таки нужно делать, было несколько поздновато: рабочие втихую, как правило по ночам, сами начали растаскивать оборудование.

Когда от завода остались рожки да ножки, профсоюз решил провести прощальное собрание рабочих. В заводском клубе всех было не уместить, поэтому решили собраться в скверике у памятника вождю мирового пролетариата с протянутой рукой.

На трибуну вышел Иосиф Шмидт. Он не мог говорить, потому, что его душили слезы.

— Двести лет этот завод работал бесперебойно, — выдавил он из себя и снова заплакал, — а теперь мы его хороним. Мы хороним то, что не должно умирать. Это люди умирают, а завод, как и нация живет тысячелетиями. Он может только развиваться. Когда умирает завод — это ужасно, это непривычно. Или наша продукция никому не нужна? Для нас это катастрофа сродни Чернобыля. Там люди умирают от немыслимой дозы радиации, а нам придется от голода. Из этой ситуации я вижу только один выход: нам, венграм, надо драпать на свою историческую родину Венгрию. Только примет ли она нас? Наших предков когда-то сюда забросили, так мы тут и остались. Если мы теснили и обижали местное украинское население, то теперь мы говорим: простите нас наши двуногие братья, ибо все люди — братья независимо от национальной принадлежности. Я предлагаю всем рабочим венгерской национальности на коленях просить прощения у наших украинцев — собратьев за причиненные им когда-то нашими предками обиды. Простите и низкий венгерским поклон вам и не только от нас маленькой горстки венгров, обитающих здесь на этой узкой полоске земли, откуда только небо видно, но и от имени нашей великой родины Венгрии. Спасибо вам, что вы нас теперь не обижаете, когда вас большинство, а мы в меньшинстве, жалком меньшинстве. Этот завод был нашим общим домом. Здесь мы страдали, радовались, любили и ненавидели друг друга. Но я думаю, было больше любви, чем ненависти.

Многие старики и старухи стали на колени, только молодежь недоверчиво глядела на своих отцов и подозрительно озиралась. Но потом, спустя некоторое время, последовали их примеру.

— Не надо, не надо! — кричали украинцы. — Мы вас прощаем. Что было, то прошло, а кто старое вспомнит, тому глаз вон.

Венгры все встали и бросились обнимать и целовать своих добрых соседей-односельчан, с которыми им предстояло еще более тяжкое испытание нищетой.

— В знак протеста, — продолжил Шмидт, — против разрушения экономических связей великой империи, я предлагаю сжечь чучела Ельцина, Кравчука и Шушкевича.

Раздался гром аплодисментов и возгласы:

— Сжечь, сжечь!

23

После краха коммунистической империи, на пост советском пространстве, в том числе и в Раховском районе, стали разрушаться колхозы, уже давно страдающие неизлечимой болезнью.

Раньше колхозы держались на двух китах — на постоянной дотации государства и на дармовом труде крестьянина, которому даже во сне не снилась настоящая плата за нелегкий труд с утра до вечера, без права на отдых в субботние и воскресные дни. Отсюда и отношение к труду, оно не выдерживало никакой критики.