Осип Мандельштам. Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

В конце апреля 1934 года в Гостином дворе, в конторе «Издательства писателей в Ленинграде», которое осенью 1933-го отказалось печатать «Разговор о Данте» и на стадии третьей корректуры остановило (после разгромного отзыва в «Правде» об этом тексте[452]) выпуск отдельного издания «Путешествия в Армению», Мандельштам смог, наконец, застать Алексея Толстого и публично нанести ему «символический удар»[453]. Возвращение в Москву и арест там по ордеру, подписанному заместителем председателя ОГПУ Я.С. Аграновым, в ночь на 17 мая завершили полугодовой (с момента написания антисталинской инвективы) период поисков Мандельштамом, по точному определению М.Л. Гаспарова, «подвижнической гибели»[454]. Этот период, отмеченный безумным, как казалось современникам[455], нервным напряжением и открытой тематизацией «возможной близкой гибели» в семейном кругу поэта[456], закончился для Мандельштама тяжелейшим психическим срывом во внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянке – нападением на сокамерника, Б.В. Мяздрикова[457], истерическими припадками[458] и первой попыткой самоубийства с помощью спрятанного заранее (по советууже побывавшего на Лубянке Б.С. Кузина) в подошве бритвенного «лезвия „Жилетт“»[459].

По-видимому, это обстоятельство – очевидная для чекистов психическая нестабильность Мандельштама – сыграло свою роль (среди других соображений, о которых ниже) при определении ему Особым совещанием при Коллегии ОГПУ 26 мая сравнительно мягкого приговора (трехлетней административной высылки на Урал) и, главное, в принятом 28 мая решении позволить Мандельштаму ехать в ссылку в сопровождении жены. 4 июня в Чердыни Мандельштам предпринимает вторичную попытку самоубийства – выбрасывается из окна городской больницы, где их с Надеждой Яковлевной временно разместили. Поняв, что принятые меры оказались недостаточны для предотвращения рецидивов болезни, свидетелями которой они были на Лубянке, московские чекисты 5 июня требуют от Свердловского ОГПУ проведения срочной психиатрической экспертизы и «оказания содействия в лечении и работе < sic! >»[460]Мандельштама, а 9 июня – перевода Мандельштама в свердловскую больницу.

Синхронно этим процессам – и никак с ними не пересекаясь до 9-10 июня – развивается другая линия событий, связанная с арестом Мандельштама и в конечном счете определившая его судьбу

Между 6 и 9 июня (точная дата неизвестна) об аресте и высылке Мандельштама узнает Сталин. Информация об этом содержалась в недатированном письме к нему Н.И. Бухарина, упоминающем о чердынской попытке самоубийства поэта и о взволнованности литературных кругов (особенно Пастернака) его судьбой. С точки зрения Сталина, ситуация выглядит скандально: ОГПУ нарушило решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 10 июля 1931 года, запрещающее органам безопасности арестовывать видных специалистов в народно-хозяйственной и культурной областях без согласия ЦК партии (читай Сталина)[461]. Сталин плохо представляет себе (или не представляет вовсе), кто такой Мандельштам[462], и действительно ли он, как это следует из письма Бухарина (которому он не доверяет), является видным писателем, то есть подпадает под решение Политбюро 1931 года. С целью прояснить ситуацию Сталин звонит Пастернаку, в целом подтверждающему сведения Бухарина и высокий литературный статус Мандельштама. Адресованная руководству ОГПУ резолюция Сталина на письме Бухарина гласит: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…»[463] 10 июня Особое совещание пересматривает приговор Мандельштаму: вместо трехлетней административной высылки в Чердынь поэт лишается права проживания в двенадцати крупнейших городах и местностях СССР («минус двенадцать»). Место своей ссылки он может выбрать самостоятельно.

Из сопоставления опубликованных к сегодняшнему дню документов из Кремля и ОГПУ ясно следующее. План Агранова (не решившегося из-за оскорбительного характера стихотворения Мандельштама доложить Сталину об этом деле, давшего поэту стандартный, не привлекающий внимания, приговор и планировавшего информировать вождя об аресте и высылке Мандельштама постфактум, сильно «отредактировав» суть дела и скрыв факт существования антисталинского текста) был нарушен письмом Бухарина. Оно на несколько дней опередило подготавливавшееся Аграновым для Сталина спецсообщение об аресте поэта[464]. Бухарин был единственным давно и хорошо знавшим Мандельштама человеком, имевшим в 1934 году уникальный ресурс – непосредственный выход на Сталина и, следовательно, возможность передавать ему информацию, минуя секретариат (именно так было передано письмо о Мандельштаме).