Осип Мандельштам. Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

Несмотря на все аппаратные игры, сталинскому окружению не удалось в борьбе с Троцким добиться стопроцентной лояльности ни «Комсомольской правды», ни ЦК РКСМ. Штаб комсомола активно выступил против многочисленных обвинений в адрес Троцкого со стороны ЦК РКП(б). Печатный орган ЦК РКСМ, естественно, отражал идеи лидеров комсомола. Началось в буквальном смысле слова уничтожение членов ЦК комсомола. Зиновьев, выступая на XIV съезде, констатировал: «Я, к сожалению, не имею сейчас под руками список этого избиения младенцев. Но я знаю наверное, что не менее 15 „цекистов“ комсомола было разогнано»[437].

Организационный разгром троцкистов в 1927-1928 годах не уничтожил оппозиционные по отношению к сталинской линии настроения среди комсомола. В конце 1930 года была разгромлена еще одна «антипартийная» платформа – так называемый лево-правый блок, в который входили, в частности, С.И. Сырцов, А.Л. Курс, В.В. Ломинадзе, Н.П. Чаплин, Т. Костров, Л.А. Шацкин и др.[438] К нему же примыкал Л.Л. Авербах. Характерно, что Мандельштам был знаком как с участниками связанной с Сырцовым «правой» группы (Курс), так и с членами «левой» (Авербах, Ломинадзе). Костяк «левой» группы составляли основатели комсомола и руководители комсомольской прессы. Именно в близкой к «лево-правому блоку» комсомольской и партийной среде, обеспокоенной «неуменьем ЦК справиться с трудностями, исключительным усилением личной власти Сталина, неразвертыванием требующейся внутрипартийной демократии»[439], вращался Мандельштам во второй половине 1929 – начале 1930 года, работая в «молодежной» прессе, и именно разгромом и реорганизацией Сталиным связанных с лидерами «лево-правого блока» комсомольских медиа объясняется закрытие в начале 1930 года «Московского комсомольца», на время оставившее Мандельштама без полученной (очевидно, с помощью Авербаха) работы.

Критическую позицию создателей советского комсомола (входивших в «лево-правый блок» и – отчасти – в РАПП) по отношению к проводимой им политике Сталин именовал «комсомольским авангардизмом» (суть этого определения он раскрыл в письме А.И. Безыменскому от 19 марта 1930 года через указание на ситуацию, когда «не партия исправляет ошибки молодежи, а наоборот»[440]). Такое положение дел он считал недопустимым, инициируя серьезные «чистки» комсомола в 1929 и 1932 годах и преследуя недостаточно подконтрольную молодежь и в советской литературе. Неслучайно как проявление «комсомольской оппозиционности» квалифицировал позднее И.Э. Бабель случай арестованного в декабре 1934 года молодого поэта Ярослава Смелякова[441]. В момент написания Мандельштамом антисталинской инвективы остатки этой оппозиционности – в свое время отраженной им в «Четвертой прозе» – и живая память о ней были еще и на виду и на слуху. Именно с этой средой, подвергшейся менее жестоким (сравнительно с троцкистами или упоминавшейся Омри Роненом в связи с мандельштамовским стихотворением группой М.Н. Рютина) репрессиям – никто из членов «лево-правого блока» не был лишен свободы, – могли связываться какие-то надежды на изменение партийной политики в преддверии XVII съезда.

Одним из самых громких моментов противостояния комсомольских оппозиционеров сталинской линии был относящийся к 1928 году эпизод: 29 октября, в день десятилетия ВЛКСМ, на посвященном юбилею торжественном заседании в Большом театре было разбросано «около двухсот листовок „троцкистского характера”»[442]. Высока вероятность того, что Мандельштам мог знать об этой акции, свидетелями – возможно, сочувственными – которой были десятки входивших в комсомольский актив людей. Эти, не понаслышке (в отличие от группы Рютина) знакомые Мандельштаму противники «казнелюбивой» сталинской политики и единоличной диктатуры, по-видимому, представлялись поэту ближайшей аудиторией написанной им политической инвективы. Они же, что существенно для всего речевого строя вещи, органически входят в состав открывающего стихотворение Мандельштама лирического «мы», которое традиционно принято соотносить исключительно с социально и культурно близким поэту узкоинтеллигентским кругом. Однако и мотивика, и лексика, и метафорика «Мы живем, под собою не чуя страны…» также свидетельствуют о сознательном решении Мандельштама выступить в жанре гражданской поэзии с потенциально «народным» текстом, став голосом максимально широкого круга жертв и врагов сталинской политики – от партийцев и интеллигенции до крестьянства.