Оскол(СИ)

Чем ближе мы подходили к ажурным кованым воротам, тем громче становилось эхо от голосов во дворе и от смутного шевеления зрело "несанкционированное скопление гражданских лиц". Причем скопление не было вызвано к жизни соответствующими учреждениями: слишком уж вольно обступили граждане оратора. И как-то подозрителен был сам оратор - хромоногий мужичонка лет пятидесяти.

- Товарищи! Граждане! Ленинградцы! Пробудитесь, - взывал хромой. - Девять месяцев мы в осаде. Бьемся, изнемогая за Родину в последних силах. Погибаем в холоде и голоде, в бесчеловечных налетах. А где э т и, - мужичонка картинно сотряс воздух руками, - партейцы?! Вы их не отыщете в хлебной очереди либо с брезентовыми рукавицами на пожарах. Они сидят там, в глубоких бункерах, звонят по телефонам, пьют какао, и уж будьте покойны - не макуху жрут. Вот что было в мусорке около райкома. Вот чем питается партийная знать!

Агитатор вытряхивал из рогожного чувала комканый ворох и на колотый асфальт сыпались предметы, настолько прочно исчезнувшие из обихода, что их существование давно уже относили к добрым легендам, чем к реалиям, имевшим место быть не так уж давно. Апельсиновые корки, рафинад, раздавленный бутерброд с усохшим повидлом. Звонкая бутылка светила пятью армянскими звездами, лоснился жиром сиговый хвост, а хромоногая сволочь продолжала трусить мешком, как рождественский дед.

- Вот они, вожди наши, вот наша опора и надежа!

Мужичок был желт и одновременно бледен, на съёженном пиджачке болталась медаль "За Отвагу", и был он так убедительно суров, что, не сталкиваясь с подобными типчиками, легко можно было купиться на его россказни. Как вон той, в синем берете. Этой бедолаге с иждивенческой пайкой сердце рвет блестящая обертка эскимо с улыбающимся чучмеком. И думает она: "жрут ведь, сволочи". А мужичонка всё травил:

- Из Москвы обкомовской секретарше пломбир везут. Любимый сорт! - Оратор стукнул себя в пиджачок. - Допустили врага к родным стенам и лозунгами прикрылися: "выстоим, победим!" Жданов* из черноморского курорта приехал, когда немцы уже Псков захватили. А теперь народным горбом хотят ордена себе нацепить. Они брешут вам, что хлеба нет! Хлеб есть, не верьте никому! Идите в магазины и на склады! Требуйте. Они бросают народу горбушку опилочного хлеба в день, а сами жрут, как белогвардейские помещики. В Смольном расстреляли повара за то, что подал остывший жульон. Развесили на каждом заборе агитацию, скрывая бумагой свое гнилое нутро. Но эти бумажки для нас, для простых людей. А себе они печатают вот что: "список блюд к обеду на индивидуальные персоны" Вот число, товарищи, - пятое декабря. Вспомните, сколько погибло в те дни от недостатков питания. Они же в это время насыщались парижскими винами. Глядите на список!

- Дай-ка мне.

Подозрительно спокойный участковый забрал меню, а мы навели стволы на людей, собравшихся во дворе.

Шибко занесло, видать, обличителя ленинградского партактива, если не заметил он патрулей и синюю фуражку НКВД. Тоже мне - парашютист-вредитель...

- Жульон, значит, повар не согрел?

Участковый помахал списком яств.

- Сам печатал?

Задержанный молчал.

- Значит, сам. Читай тогда, гад!

Лунин вытащил наган и агитатор, дрожа подбородком, захлюпал:

- На первое суп грибной фрикасе в качестве горячего блюда и салат из свежих овощей...

Участковый ударил его в живот. Я отвернулся. Хорошего в предстоящей сцене не было ничего, но и останавливать милиционера нельзя. Меня интересовал совершенно другой человек. Он находился в толпе и наверняка видел нас, однако сигнал дать не успел. Или успел, а напарник проглядел. В этом виде диверсий один говорит, а второй оценивает обстановку. Надо быстрей цеплять этого второго.

- Товарищ командир, мы агента живым не доведем, "милиция" с катушек едет!

Я оглянулся. Участковый действительно "ехал". После каждого названного блюда он бил револьвером так, что к началу десерта лицо худого превратилось непонятно во что. Да, зря он изобретал такой длинный список. Теперь "Алиготе", "запеканка творожная с изюмом" и прочие изыски возвращалась пинком в ребра или ударом нагана по голове.

Убьет или нет?

Но слабый, недоедающий Лунин таких сил не имел. Он очень быстро выдохся и, опершись на завиток фонарного столба, тяжело дышал, утирая мокрое лицо. Участкового бил озноб. Посмотрев невидяще перед собой, он поднял револьвер.

И пришибленный народ утих совсем. "Сейчас расстреляет хромого, - читалось на их лицах. - А с нами что будет? Отметка в милиции, допрос, подозрение в пособничестве - и поведут хмурые автоматчики прямо в Большой дом, где по слухам приговор выносит любой из старших следователей. Не зазвучит торжественное "суд идет", а хлопнет бумага по столу - и нет тебя "именем Советской Родины". И даже могилы у тебя нет, потому что, говорят, в подвале Литейного, 5 бросает трупы в адскую мельницу чекист-абиссинец".

* Жданов А.А. - советский государственный деятель, один из руководителей обороны Ленинграда.

Ничего, пусть прочувствуют! Если надавить хорошенько, второй агент полезет как вошь под керосином. Я крикнул: