Оскол(СИ)

- Все находящиеся задержаны для установления личности. Встать в один ряд лицом к стене. Все лицом к стене!

Выдернув из толпы дворника, заорал ему в лицо:

- Кто эти люди?! Зачем ты их собрал здесь?!

- Мин гепсе, - татарин завизжал, приседая. - Не собирал! Мы двор живем, все здесь одни!

Я толкнул его в кучку испуганных людей, продолжая нагонять страху:

- Продались, сволочи! Все продались!

Выбрав подходящий объект, почтенную даму, схватил ее за плечо.

- Ты! Ты помогаешь немцам!

Несчастная выбросила вперед ладони, закричав в ужасе:

- Я не фашист! Нет! Я им не помогаю!

- Ты здесь живешь?!

- Да! Я здесь живу! - Она так радостно закивала, будто прописка в этом доме рядила ее в белые одежды.

- Работаешь на немцев?! Отвечай. В глаза смотреть!

- Нет, нет, нет!!!

Продолжая орать, я двинул оружие вверх:

- Тогда кто? Говори! Кто чужой?! Говори быстро, где чужой. Расстреляю на месте!

Нельзя, конечно, так. Как жандарм царский. Это ведь наши люди, советские. А я им - фас, чужой! Раньше это называлось грехом, значит, еще один в личное дело. Ладно, пусть лучше эта баба вычесывает моток седых волос, чем давит коленями свои кишки. В прошлый раз диверсант - паренёк лет пятнадцати - швырнул гранату в маминой сумке и удрал. А сейчас все пока идет как по маслу. Ведут, вон, залетных.

Их четверо. Высокий старик в пальто, беленькая девушка, ребенок и очкарик с комсомольским значком. Все напуганы и потрепаны местными жителями. Сейчас надо держать подозреваемых под угрозой расправы местными, но толпу осаживать.

Визги и крики. Старик закрывает собой мальчика. Кто-то толкнул очкарика и тот упал. Девушка втянула голову в плечи. Прорвалась отчаянная женщина:

- Перестаньте! Постойте! Это же Василь Афанасич с внуком, отец инженерши из пятьдесят четвертой.

Так, двое отсеялись. Значит, девушка или очкарик? Моё тело покрыли тысячи невидимых усиков, жадно впитывающих страх блондинки:

- Лиходей, к стенке э т и х, по закону военного времени.

Показав на мужичонку-агитатора и очкарика, я незаметно дал ефрейтору знак повременить, а девушке предложил пройти для проверки документов.

В парадной ЖАКТа, пихнув сапогом в спину, я свалил блондинку на пол.

Когда она рухнула на лестницу, мысль о том, что это может быть невиновный человек, держалась в голове только одну секунду. Холодящая волна азарта накрыла сомнения легко, и остался во мне лишь охотник, напряженный до струнного звона. Я буквально костями пальцев, кожей, нутром, черт его знает чем, ощущал страх белобрысой.

"Она! Она!" - ликовал красный чертик в голове, и так сладко было смотреть в кривую морду, утыканную красными яблоками.

Я не мог оторваться от глаза с дрожащим зрачком от страха. Страха убийцы пойманного с ножом, страха вора укравшего то, что красть нельзя, страха того, кто знает, что в и н о в е н. Их много довелось перевидать - таких глаз, таких лиц, подернутых ужасом застигнутого, - и сознание быстро печатало неуловимые штрихи, отсекающие человека и с п у г а н н о г о от человека в и н о в н о г о.

Штрихи эти не доказательства. Если я взял не того, никто не будет слушать про интуицию. Может быть, второй агент вообще успел уйти, а безвинно пострадавшему не объяснить, что не было времени разбираться детально. Но нет у меня времени. Господи, не дай ошибиться!

Блондинка хватала воздух, как дурная рыба. Ударил я ее крепко, но больше нельзя, по крайней мере, до тех пор, пока не установится, что агент - она.

Я схватил жидкие волосы и резко дернул их к спине, запрокидывая ее голову максимально вверх. Заорал по-немецки:

- Wenn Sie Leben wollen nenne die Namen der Kommandeure!

По-немецки - это чтоб сильнее по психике. Конечно, ее не в фатерлянде рожали, но пусть боится.

- Эа-х-ммм-уу!

О! Говорить хочет! Наверное, испугалась, что за немку ее принял. Дура. Я отпустил волосы, иначе напряженные мышцы держали бы нижнюю челюсть, и прислушался к истеричному воплю.

- Я русская! Рус! Рюсс!

Тварь совсем обезумела. Да ей в сотни раз хуже русской быть сейчас!

- На фашистов работаешь, шлюха?! Отвечай! Убивала советских бойцов подлой рукой?! Отвечай, погань!

Не давая вражине открыть рот, я окунул ее в грязную кашицу, весьма кстати вонявшую под лестницей. Девка зашкребла руками, булькая придушенным воем, и попыталась освободиться.

- Говори правду!

Дав хлебнуть кислорода, я снова опрокинул ее голову.

- Будешь молчать, жизни лишу!

Подождав, когда она засосет вместе с воздухом дерьмо, я заорал:

- Убью, сволочь! - и выстрелил в пол возле ее ноги, чтобы пуля не зацепила, а только обожгла.

Затем упер ствол "ТТ" ей в глаз и посмотрел в другой. И увидел только зрачок. Огромный и судорожно пульсирующий. Он метался, дикий и черный, пытаясь ухватить и мое лицо, и пистолет, и еще что-то, видимое только ему. Это был взгляд существа, превращенного в скота. Мной превращенного. И если она сейчас не расколется, значит, я ошибся и придется отвечать.

- Именем Советской Родины, - голосу мне удалось придать звон холодной стали. - За измену и предательство, - щелкнул затвор, и белёсую прорвало, как гнилой нарыв: - Я скажу! Я никого не убивала! Никого! Он заставил меня!