Оскол(СИ)

- Вы про экран-поглотитель спрашивали? - сказал капитан. - Вот полюбуйтесь, в том вагончике - передвижной генератор. Километрах в двух севернее установлен стационарный, на Богословском кладбище еще один. А на Пискаревке - новая башня энергозащиты. Это и есть экран, поглощающий минус-энергию.

- Минус-энергию?

- Ну да. Это не сильно вдаваясь в подробности... Здесь после майских гроз всегда подобную "дезинфекцию" проводят. Да вот гляньте сами. - Ганчев протянул мне чудной бинокль с одним наглазником.

Глядя в хитрую оптику, я увидел, как над Пискарёвкой поднималось алое марево. Острые лучи, вырываясь из подземной глубины, взмывали вверх. То разгораясь, то тускнея почти до невидимости, они совершали какие-то сложные построения в воздухе и рассыпались по небу красными стрелами. Убрав бинокль, я снова посмотрел в сторону Пискаревки. Ничего. Никаких лучей и красноватого тумана.

- Что это значит?

Ганчев, закуривая, пожал плечами:

- Нечто вроде энергетической формы жизни. При благоприятных обстоятельствах проявляется в виде таких вот лучей. Мы зовем их "остры".

Отлично. Мало мне разумных крыс, теперь еще живые лучи какие-то. Ну, Берендеев...

- И что, они вот такие... невидимые?

- Да, наблюдать "остров" можно лишь в инфраоптику. Правда, если их будет очень много... - Капитан не договорил, озабоченно разглядывая в бинокль что-то за железнодорожной насыпью.

- И что будет, если много?

- А? Да, могут доставить неприятностей. И учтите, Саблин - иногда в зоне их действия образуется зона аномально низкого давления. Неприятная такая штука, действует на психику вплоть до галлюцинаций. Вот тут сплоховать никак нельзя!

Я невольно поежился.

- Да не дергайтесь вы так, родной! - Ганчев засмеялся. - Нам дел на пару часов. Всё по стандарту: курим, ждем, ловим и бьём. Ну, а вы держите оцепление, чтоб ни одна штатская душа не просочилась за Брюссовскую улицу.

Капитан успокоил тем, что дальше железной дороги "остры" не сунутся, подозвал Бейсенова, и они стали измерять расстояние от покосившегося электрического столба до угла детского садика.

- Сгодится, - Ганчев записал что-то в маленькой тетрадце и, решительно направляясь к автобусу, вдруг остановился.

Показалось, что воздух вокруг застыл. Что все звуки исчезли, оставляя вместо себя лишь слабый гул, доносившийся из-под земли. А солнце, несколько раз вынырнувшее из-за облаков, будто утопленник из омута, пропало окончательно.

О н появился одновременно с расплавившими серое небо отблесками грозы. С огромной скоростью вращались пропеллеры, и не понять было - сверкание лопастей или искрение льда заменили солнечный свет. Замороженное время позволяло видеть несущийся дирижабль в мельчайших деталях. Серебристые листы оболочки, местами погнутые, местами оторванные до обшивки, были покрыты причудливым, похожим на татуировку узором. Сползшие к середине корпуса ладони стабилизаторов заслоняли дыру над двигателем. Рваные края ее были обуглены и временами оттуда показывались языки пламени. Сильный ветер срывал иней с обшивки и горстями бросал его в пламя.

Тройка барражировавших истребителей пошла наперерез гиганту. Призрак воздушной пустыни всем своим сигароподобным корпусом замигал красным светом и, сбавляя постепенно ход, остановился.

- Майне муттер! Это ж "Декабрист"! - охнул рыжий капитан.

Цепеллин, исчезнувший много лет назад вслед за пропавшей зкспедицией на Шпицбергене, завис над перекрестком. Один из истребителей снизился, покачивая крыльями. "Декабрист" в ответ пыхнул из дыры утробным огнем и, отворачивая, стал плавно набирать скорость.

Метрах в тридцати от нас проплывала гондола. Чувствуя, как колотится сердце, я неотрывно смотрел на бледно-серый силуэт в капитанской фуражке. Его неподвижность в командной рубке была похожа на мертвенность манекена за стеклом витрины. Прерванные человеческие жизни в далеком двадцать седьмом году не исчезли навсегда, а, застыв, превратились в бездушые тени-трафареты. В полутемных каютах они то прятались, сливаясь в едином порыве с застывшим шевелением занавесок, то показывались уже в другом иллюминаторе. Несколько одинаково замерших фигур вдруг разом повернули головы в мою сторону, и летучая громадина обдала ледяной стужей.

- Не смотри! Нельзя смотреть! - страшно крикнул Ганчев и, по-детски закрыв глаза кончиками пальцев, я провалился в недолгое забытье.

Когда удалось сбросить оцепенение, капитана не было - меня придерживал за руку Бейсенов. Зубы мои стучали от страха и холода. Буран протянул флягу.

- На! - сказал он. - Пей. Много пей. Ахча много, бойся мало.

Сжимая покрывшийся изморозью автомат, казах смотрел в небо.

- Прошлый осень "Декабрист" тоже летать. На стадион "КИМ" видел. Плохо, голод потом был...

Усевшись прямо на землю, я глотал Бейсеновскую "ахчу", упершись взглядом в стену детсада. Окно, мутневшее впереди, было накрест заклеено бумагой предохраняющей от ударной волны. Зачем? Окно подвальное, почти скрытое приямком, в нескольких метрах - ступеньки вниз.

- Подвал плохой, - нахмурился Бейсенов. - Бутылка есть?