Оскол(СИ)

В тот первый бой батарея дала всего два залпа, а потом немецкие самокатчики стали долбить осаждаемый берег из пулеметов. Мотоциклистов прогнали, но быстрые и наглые, как мухи, они постреляли лошадей, а вытащить орудия из чавкающей грязи вручную мы не успели.

Зато второй раз стрелял долго и от души. Только вот не попал никуда, потому что не мог брать верный прицел после двухсот грамм, а без водки тащить полуторатонную "дуру" восьмой или девятый раз бросаемыми на пулеметы красноармейцами было невозможно.

За третий бой получил "звездочку". Тогда я был уже комиссаром упредзаслона, и в одно замечательное утро выяснилось, что кроме нас и покалеченного батальона НКВД перед немцами больше никого нет.

- Эта дорога последняя артерия между Вешенками и Дятловым, - водил забинтованной рукой, с одним торчащим пальцем, чекистский майор Гараев и обильно уснащал воздух матюком, - у меня... две... пушки, бери... их политрук, и... держи, сколько можешь... развилку.

Первым же снарядом разбили мы немцу ходовую передачу. И сидело, видно, с нами "индейское счастье", потому что следующий выстрел, по выражению матроса-наводчика, тоже был "фартовый". Легкий "панцер", то ли по дерзости своего командира, то ли от дурости, стал обходить своего незадачливого предшественника почти боком к нашей позиции. А много ли надо 20-ти миллиметровой железной коробке с бензиновым движком. Попал наводчик в самую башню, а там своих порохов под завязку.

Когда ветер, сбив дымную шапку, дал узреть плоды ратного труда, немцев уже не было. Танкисты не стали испытывать судьбу. Их машины гудели в тихом овраге, налаживая обушок для следующего удара, и потихоньку размножалась пехота. Бить они станут в другом месте, благо наша истаявшая дефензива походила на гнилой забор - один столб подпер, а другой рухнул. Поэтому и вынесли мы одну пушку метров на двести пятьдесят ближе к правому флангу.

Орудийные расчеты были флотские - из тех остатков морпеховских цепей, что атаковали Красное. Не шибко умелые и без тени смущения. Опуская боковые упоры, кто-то схватил замок и отбил пальцы, ящик со снарядами упал на землю; остальные силились перевести орудие в боевое положение, пока я не откинул крючки.

Но уже звенела далекая песнь мечей, которую помнят еще древний Дербент и стены византийских городов: "кажи, враг, лик свой и пусть родившая тебя готовится к плачу, ибо остр мой клинок, а рука не знает пощады".

Глаз еще косит назад, подмечая спасительную дремучесть леса, фотографию любимой прижимает к сердцу ватная рука, и складываются губы в прочно забытом "господи помоги", но когда плеснет в глаза красный туман, солнце будет промывать лучами каждую грань.

Когда задрожит в испуге земля, одеваясь в огненную шубу, и плавится в черном дыму ревущее небо, а упавший набок горизонт наматывается на каждый в отдельности видимый гусеничный трак - тогда и рвется миллионолетняя нить, свитая дрожащим сонмом предков. И будто чужое крыло несет тебя в захватывающую дух высь, бетонируя дух и плоть. И не производным человеческого гения видится уже стальная коробка с пушкой, придуманная людьми, людьми построенная и людьми же управляемая. Не дело это рук человеков - а зверь, плюющий огнем.

Но и ты уже не есть человек в этот бесконечный миг. Ты сам разящее железо, не подверженное коррозии смерти. И ничего нет в мире кроме битвы. И даже мира нет - есть лишь квадрат зеленого поля, на котором ОН и ТЫ, превратившийся в каленый нерв. Ни огня, ни крика, ни рвущего в смерть железа не увидишь и не почувствуешь. Лишь прыгнет в резиновом ободе прицела пятнистое тело врага, сожмется в теле невидимая пружина и распрямится. Не раньше на полсекунды, ни позже на миг, а именно в ТОТ момент, выбранный летящим сверхразумом, когда закованная в сталистый чугун частичка тебя понесется, вращаясь в косых нарезах ствола, уже выпущенная другим твоим "я". И еще ничего не видно, еще кто-то орет твоим голосом "огонь!!!", а ты знаешь, что попал! Попал!!! Гори, с-сука-а!!!

Артиллеристский сержант мучительно отрывал куски слов:

- Я н-не мм-могу, т-т-т товарищ ст-т-т... - вытягивал он с акцентом контуженного. Затем появился его командир и, глянув на мое удостоверение, приказал отогнать "Прощай Родину"* на позицию. При этом он кричал заике-сержанту:

- Иди, Ровнов, иди, говорю! Без тебя обойдемся!

- Что, сильно контужен парняга? - спросил я у батарейца.

- Да нормально. Он командир теодолитчиков, беречь надо. - Лейтенант затоптал выкуренную с оказией папиросу и заговорщицки подмигнул. - Может фугаской с недолетом?

- Не надо. Ткни болванкой повыше, чтоб дверь снести, а там, как бог даст.

- Ага. Только я это... Один выстрел дам и к своим, а то комдивизиона казнит своей властью.

- Давай. А если что, вручи своему особняку** этот номер и спи спокойно.

Артиллерист положил бумажку с телефоном в фуражку и убыл, козырнув.

* "Прощай Родина" - 45-мм противотанковое орудие (армейск. жарг.).

** "Особняк" - представитель особого отдела (армейск. жарг.).