Осколки

– Однако, – проигнорировав слова дочери, продолжил Волтар, – я считаю, это несколько… недальновидным. Мэлори умеет питать источники. Не знаю, откуда у нее этот дар, но он может быть нам очень полезным.

– С чего ей тебе помогать?

– Как тебе известно, рабский ошейник способен заставить любого делать то, что нужно.

– И как ты собираешься надеть на нее ошейник? – хмыкнула Матильда. – За эти годы многие пытались, и один даже погиб.

– Я не буду ничего на нее надевать, – сказал отец и одарил Матильду одним из своих ледяных взглядов. – Твой муж сделает это.

Он смотрел на нее пристально, пока до нее не дошло. Пока она не вскочила разъяренной фурией и не замотала головой.

– Нет!

– Он сделает это, – повторил Волтар спокойно. – И ты ему позволишь. Если ему придется лечь с ней, стерпишь. Более того, ты стерпишь, даже если он велит тебе лечь с ней. Ты будешь рядом с ним, как полагается примерной жене, и не упрекнешь и словом. А затем подаришь ему сыновей.

– Нет! – твердо повторила Матильда и кулаки сжала. Ей всегда говорили, что воля у нее отцовская, оттого она выдержала напор. Вздернула подбородок, давая понять, что не отступится. – Я теплю его равнодушие, его наплевательство на Берту, его бесчисленных рабынь. Ее я терпеть не стану.

– Ты – моя дочь! – Волтар все-таки вышел из себя. На его высоких скулах заходили желваки, а глаза опасно сузились. – И сделаешь, что велено. Ты сохранишь для меня этот союз, Эдель укрепит его, выйдя за Кирстена, север и запад образуют альянс, равных которому не было уже много столетий. И наш род будет процветать в веках.

К веллу род! К веллу процветание! Если Сверр приведет эту шлюху в ее, Матильды, дом, терпеть она не станет.

Но отцу этого знать необязательно. Она вздохнула и взгляд отвела, как бы признавая правоту Волтара. Не только Эдель умела притворяться.

Ча

Сегодня ему позволили выйти на воздух.

Боль, конечно, никуда не делась, но притупилась, ушла вглубь, оставляя после себя изуродованное нутро. Жар спал, и Ча наконец смог вдыхать полной грудью сладкий и колючий горный воздух. Он сидел на крыльце, по самый нос укутанный в меховую накидку. Солнечные лучи, отражаясь от белого снежного покрывала, слепили единственный глаз Ча. Тот слезился, и мальчик то и дело вскидывал руку, чтобы вытереть мокрую щеку. Накидка падала с плеча, и Лио заботливо поправляла ее, озаряя Ча теплой улыбкой.

Во дворе Рыба рубил дрова, одетый лишь в тонкую холщовую рубаху и широкие портки, от его разгоряченного тела шел пар. Небо, пронзительное, яркое, нависало над его головой ясно-голубым куполом.

Метель утихла, и в воздухе остро чувствовалось приближение весны. Ча любил весну. Не помнил, за что, но в душе рождался восторг всякий раз, когда он о ней думал.

У конюшни, в нескольких десятках ярдов от домика Лио, прямо на снегу сидел человек, закованный в цепи. Он жался к деревянной стороне амбара, обнимал себя за плечи и дрожал – то ли от холода, то ли от страха. Его охраняла серокожая девица с непроницаемым лицом и кривым кинжалом в правой руке и такой же серокожий тощий мужчина в рванье. Взгляды охранников были пусты и безжизненны, стояли они спокойно и не обращали никакого внимания на жителей деревни, занятых делами. Все потому, что охранники мертвы, напомнил себе Ча. Их не волнуют бренные дела смертных. Пленник же, напротив, держался пугливо и дергано, вздрагивая от каждого шороха.

Рыба за завтраком напомнил Ча, что этот человек пришел к Лио в дом. В гудящей голове мальчика всплыли размытые воспоминания. Этот человек ел с ними за столом, пил медовую настойку, смеялся над шутками Рыбы, а ночью проник в комнату Ча и зажал ему рот ладонью. Ча напрочь позабыл его имя, но помнил, что девочка, которая спасла его, доверяла похитителю. Наверное, оттого и Лио была с ним мила. Улыбалась, делилась рецептами зелий, которые использовала для ран, задорно щебетала о богатом урожае и приплоде скота. Лио не могла знать, что человек, будучи гостем в ее доме, похитит Ча.

Мальчика волокли по темному двору мимо сторожевых псов, которые даже морды не подняли, мимо защитных амулетов на воротах. Будто куль с овсом, его перекинули через седло, и красивая смуглянка, напоминающая старшую сестру Ча, резко пустила лошадь в галоп.

Боль сделалась настолько невыносимой, что Ча на некоторое время отключился, а когда пришел в себя, совсем рядом шумело море. Вокруг кричали люди, звенела сталь, а воздух потрескивал от использованной магии. Пустота в груди Ча потянулась к этой магии, вернее, к тем, кто ее использовал, но в поле зрения вдруг возник высокий человек и покачал головой. Улыбка его была точь-в-точь как у северного шамана, и Ча, испугавшись, отпрянул. Гораздо позже, присмотревшись, Ча заключил, что ошибся, и человек мало походил на его мучителя. Разве что цветами одежды… Да, именно они сбили Ча.

– Помнишь меня, малыш? – добродушно спросил незнакомец, и Ча помотал головой. – Меня зовут Сверр.