Осколки мозаики

— Ну, конечно, это же он самовольно покинул лекцию доктора Адамса, — поддержала герцогиня Трагедия. Черная вуаль и сейчас скрывает выражение ее лица.

— Перемена света кончилась, нам пора читать лекции, а у него, видите ли, пробел — академический, — продолжает ворчать господин Случай, профессор кафедры событий.

— Жа-аль, — распевно откликнулась подруга Жизни — Смерть.

— Мы бы научили его любить, — усмехнулась леди Свобода, с досадой затушив начатую сигарету.

— Поторопитесь, ядовитые создания.

Поэт легко, мысленно помахал им блокнотом, удаляясь в собственную стихию, не замечая рассыпающихся под ногами жемчужин, не касаясь земли, не вздымая праха последнего мгновения. Гувернантка Судьба с грустью проводила его взглядом, затем с усилием закрыла резные двери. Он не любил. Никого. Никогда. И вскоре был отчислен из Академии вселенских связей.

36. Почти неузнанный сюжет

Господин Случай умеет и любит шутить. Седеющий журналист (каким он был когда-то, а ныне…) задумался над записанной фразой. Его взгляд привычно устремился в конец аллеи, безотчетно интригующей воображение. Да - он старый. Дон Жукан, известный Плут и Гуляка, Игрок и Шут устало проводит по лицу, словно это поможет развеять очарование впервые приближающейся незнакомки, которая почти не преследовала его. Он давно решил, что сразу забыл ее, вынужденно эмигрируя из распадающейся страны (не стоит об этом), путешествуя с континентов на дикие острова, которые он почитал за дом свой, — оттуда на материк и вот… Ничего не нашел лучше, как невольно очутиться здесь, у покинутого крова, на рассохшейся бревенчатой лавке. Он вернулся - как обещал. Но кому?

За спиной аллея, ведущая на набережную к древней церквушке. Он не заблудится на своем — бывшем своем бульваре. Вот и дом, где тридцать лет прожил, да-да, с хвостиком. А вот, влекущая алле-ея. Зачем он здесь? Чтобы бегать за покинувшей мечтой, отравившей бесконечностью одиночества? «Чем безграничней выбор…» Ну еще бы, мэм, помню, даже во сне. Помню бриллиантовые всполохи волос, ослепительнейшее безумие, моя (?!). Ха-ха-ха. Только Не-О-кому подарить алмазные острова, Клеопатра или Беатриче не была моей, вероятно, она умерла.

Барышня остановилась, услышав душераздирающий хохот. Еще тоньше и холодней, чем он думал. Почему-то белое платье почти прозрачно, две узкие ленточки на голых плечах. Удивительно. Из-под легких оборок выглядывает туфелька, сожалеющая о прерванном шествии. Но также лениво в кокетливом зонтике кружит солнце! Нетающая и не таящаяся улыбка светла необычно - без иронии, без угрозы, без страсти, увы.

— Что с вами, сударь? Вам дурно?

Он онемел от неожиданности, не верит видению. Не она, нет-нет. Но не уходит, ждет ответа с детским вниманием.

— Кто вы? - Он утратил дар мурлыкающего кота, ластившегося к чаровницам. Испариной покрылся лоб Гуляки, забывшего, что он искусный Игрок и Шут. Он даже не решился, да и забыл, встать, разговаривая с девой, дабы не вспугнуть грезу. Девушка захлопнула зонтик и радостно ответила.

— Я? Княгиня Касиния, вернее, просто княжна Ксаночка.

Он очнулся, ибо следует подняться и галантно приложиться к мило подставленной ручке, предположив забавное недоразумение. Сумасшедших на бульваре стало двое. Это приятнее, чем одиночество.

— Мы ведь уже встречались, где-то в прошлом веке? Верно, Ксани, простите, княжна Касиния? - Он ловко обмахнул скамью рукописью, словно шляпой, приглашая присесть, пробуя на вкус имена для глупышки. «Лукавые искорки заманчивой игры приняты благосклонно», — решил он.

— Я не могу этого помнить, но вас я давно знаю.

— Да-а? И кто же я? — Глаза блудливого Охотника в меру оживились.

— Вы? — она рассмеялась шутке графа, известного проказника. — В детстве я тайком срисовывала ваш портрет, а мама сердилась и велела отдать акварель.

Он, чуть смутившись от возможного отцовства, забеспокоился. «Вот как. О каком же портрете мы говорим?» Он спрятал бодрствующее опасение в любезной улыбке.

— Ну сначала это были наброски, затем уже акварели. Много. А уж потом, когда княгиня успокоилась, написала маслом в голубом мундире с серебристым аксельбантом. Сейчас он висит в малой гостиной.

— Что? О чем ты? Какая княгиня?

— О! У нее вечные секреты, но она немного проболталась. Не удивляйтесь, таковы все дамы. Я все знаю. Вы белый граф и покинули Россию. Так получилось. Отплыли в Константинополь, отступились, а она не сумела или просто не успела. Папа говорит, что они сделали выбор. А кто же, не понимаю. Почему – белый, если мундир синий?

— О чем ты говоришь, подумай! Какой век сейчас?

— Княгиня сетует, что скучный. Она предупреждала, что только очень близким открывают такие тайны. А я всегда мечтала ответить, что я княжна Касиния. И вы не рассмеялись мне в лицо.

— Значит, я граф. И не помню об этом. Интереснейший сюжет. Где твоя мама, она жива? — спросил он, затаив дыхание.

— Да, конечно. Я всегда возвращаюсь к ней.

— Ты очень похожа на нее, правда? — еще осторожней выпытывал он.

— Я всем напоминаю княгиню, но больше манерами и нарядами. Вам нравится платье? Она такая мастерица выдумывать фасоны.