Осколки мозаики

— Нет, никак нет, сударь, вас никто не хотел обидеть, — поддержала другая нежная фея, протягивая высокий фужер с рябиновой настойкой. — Попробуйте, мой напиток всем приятен, уверяю, граф!

Он хочет отмахнуться от назойливой заботы и перевернуть весь этот дом-лабиринт — отыскать ее; но его так призывно окликают «молодым человеком» (что само по себе приятно, когда тебе далеко за…). Он поднял бокал за цветущих прелестниц, поспешно улыбнулся Касинии. Она, спрыгнув с колесницы, выхватывает из рук художника фужер и уже идет навстречу.

— Вы видели? Видели?! — она раскраснелась и сияла. — Вы взгляните!

Восторг захлестывает ее, но граф остается в недоумении.

— Касиния, нет, я не нашел ее, — сокрушенно бормочет он.

— Да вы на себя посмотрите, сюда, к портрету!

Она бесцеремонно управляет им, проливая вино. Он тупо смотрит на портрет. Ну и что?! Хорош гусь в гусарском мундире, оглянулся на девушку, задорно смеявшуюся в отражении зеркала рядом с бравым смущенным гусаром — никого. Он устало проводит по лицу, автоматически проверяя — не зарос ли щетиной, и не поверил, подошел вплотную к зеркалу. Туманя дыханием отражение, пальцем очертил свой контур. Он не помнит, что бы он переодевался. Бред! Подошел художник, чей проницательный взгляд успокоил его.

— Ничего страшного не произошло, сударь, с такими красотками вмиг помолодеешь, забудешь, где твой дом и как тебя зовут, — он обнял юную княжну за плечи, не уходя никуда, она была уже в новом наряде. — Не так ли, колдунья? Если я правильно понял, вы желаете поклониться княгине? Она в своем кабинете — не выносит суеты.

Душка провел рукой по раме, перебирая пальцами по рельефу виноградной лозы: щелчок, картина плавно повернулась вовнутрь. Ах да, потайная дверца, что тут удивляться? Граф осторожно шагнул в темноту, ориентируясь на золотую полоску, тянувшуюся наискосок по мозаике паркета, через плохо прикрытые створки белеющих высоких дверей, без шума потянул за медные ручки.

Небольшая комната кажется пустой: камин, цветы, замысловатое кресло красного шелка выгибается выстеганными валиками, письменный стол в полуовале ниши у окна. Кружева нижних юбок выглядывают из-за спинки стула. Он сел к огню, привыкая к ней. Именно так любил он сиживать когда-то, следя за пишущей рукой. Все это было! Так-то, князь. Мы могли часами молчать под скрип пера, ничем не тревожась, иногда отвлекаясь от задремавших строк, чтобы утолить жажду всепонимания в желанном взоре. Так было — так будет! Он готов позвать ее по имени: «Алфея», но свита оттесняет растерянный вскрик, князь спешит передать ему шпагу, к ней уже не подступиться — бездна ширится… Бесконечный миг: она медленно отступает, отчаянно впитывая помрачающий ум ужас кричащих глаз, - неужели навсегда?

38. Сын

Английский замок сомкнул створки: более ни звука. Алфея упирается ладонями, неловко заскользившими по гладкой белой поверхности, чувствуя лбом обжигающий холод преграды непреодолимой (давней знакомой), непревзойденной в жестокости безразличия. Дуэль во имя мое. Непростительное безумие. Но имя мое — не гибель. Вот и все: точка, две точки, три. Черный цвет имеет грани — острые, алмазные, за пределами смерти. Огненные круги все ближе, им нет числа (быстрее! — быстрее?). «Порхай, богиня, не опаляя крыльев, ты…»

— Я знаю все, что вы мне можете сказать. Вот и все, двоеточие.

В старом цирке моего детства пантера прыгает неутомимо (или это только иллюзия легкости?) сквозь такие же огненные кольца, сверкает драгоценный ошейник, побеждающий страх, снопы искр прокалывают насквозь — рассыпаются на адскую боль (в который раз круги эти проскакиваю я?!). Пантера, черная-черная пантера, только с победным видом. В который раз — не счесть. Боль впечатляет публику, но в тисках ее задыхаюсь я! Я шепотом звала тебя... В чем же победа? Срываю шарф, и ноготки ломаются о неизменные драгоценности (быстрее-быстрее)… Стремительное скольжение.