Осколки мозаики

В который раз сын окликает Алфею, тактично выжидая ухода соседей с нашатырем и бестолково причитающих. Он нежно касается губами покрасневших следов на ушибленной руке, терпеливо всматривается в полуулыбку на застывшем лице. Дежурная улыбка. Он уверен, что ей не хочется приходить в себя, покидать иные — лучшие миры. Значит ли это, что произошло нечто? В детстве она отвечала на его шутку: «Земля вызывает». Он даже рад жить в отдалении от своей взрывоопасной ма. Такая вот работа. Вероятно, приятель-Смерч погулял на вечеринке. Двери в черный кабинет, темную комнату, закрытую — сколько он себя помнит, распахнуты. Две старинные окровавленные шпаги скрещены под слабой маскировкой рассыпавшихся рукописей, оплывшие свечи на полу. Погром несусветный! Именно сегодня, когда закончены испытания, получено «добро» на консервацию Арбата, ангар и купол проверены на прочность. Ну не мог он вчера присутствовать, он же звонил, что последние штрихи важней всей подготовки к эксперименту. Да и Ксюшка развлекалась без оглядки. В конце концов, это для нее, все абсолютно. Какой долгий обморок, но время терпит. Ему помнится смешинка под хитрющими ресницами и слабый голос: «Сыночка, уж дай мне покой».

Он оставляет ее, начиная сборы. Ну, хоть бы ящики стола не были тронуты: особо ценные реликвии, атрибуты власти. С этим она уж точно не расстанется. Но вот рукописи, единственные экземпляры так некстати разбросаны. «Оно и к лучшему, — заметил учтиво Факир, явившийся на помощь, — не волнуйтесь, юноша, свита позаботится обо всем на свете». От неожиданности он замер и забыл, что на «юношу», обычно, реагировал неприязненно. Конечно, она рассказывала о них, но он не до конца верил в подобное существование, а посему отважился на просьбу.

— Ма… Я не могу убедить ее — покинуть сей коммунальный уют. Она не возвращается, отмалчивается или, может быть, поздно? Можно Хранителя пригласить — Ангела?

Скрывая любопытство, он искоса посматривает на блистательное общество, непонятно как умещающееся в тринадцати метровой норке поэтического убежища ма. Он уже не пытается прикрывать резные двери: прибывающие леди в пышных нарядах свободно шуршат кружевами по серому паркету, ничуть не мешая друг другу, занимаются срочными делами. Он возвращается к ма с надеждой, что она не омрачит праздник единственному сыну, согласится на научное заточение в ангар, когда все готово, все счета подписаны. В распоряжении приглянувшийся ей особняк, устроенный по ее проекту. Если она не передумает, то сын свободен и может лететь на новую планету вместе с Ксаной.

— Мам, там потрясающая библиотека, ты не будешь скучать, - последнее он произнес в слишком утвердительном тоне и поправился: — Я же знаю, что ты не умеешь скучать. Мы еще встретимся на изумрудной планете, как только обживем ее, изучим, освоим. - Сын увлеченно и долго говорит о новой эре, наступающей на человечество, где все будет целесообразно, гармонично, красиво и вечно.

Будущее? Как он похож на графа, так и не уяснившего, что время попросту не существует. Он также охвачен эйфорией усовершенствования мира, словно они имели на это право или, хотя бы, маломальское понимание таинства. Сын, как и возлюбленный, тут же забывает о ее присутствии. В порыве восторга сыночка так же мил и светел — как князь, воспитавший его. Да-да, все проходит, все возвращается, все воплощается, но как-то странно… все мысли, надежды, да-да, идеи.

— Успех несомненный, от души поздравляю, я верила, что… — Она поморщилась от неловкой пылкой благодарности, причиняющей резкую боль в сердце. «Господи, я не успела роман дописать, а сын уже вырос. Хватит кружить, отпусти на землю… Сыночка, конечно, по инструкциям (неужели верит, что она их будет читать?). Конечно, согласна (…на долгую разлуку)».

— Как ты мог подумать, что я испугаюсь одиночества? Помнишь, что ты мне говорил в детстве? — сказала она вслух.

— Я великий сына — воспитатель великих мам. Я забыл, ма. Я так давно стал взрослым, знаешь, нервы, совсем не было часа для тебя, чтобы помурлыкать с тобой под твои сказки. Единственное, что страшило меня в детстве, — вдруг ты состаришься, если я буду плохо учиться. Правда, смешно слышать это сейчас, уже прощаясь? Но ты всегда была немного отчужденной и, прости, удивительно непрактичной.

— Послушай, сыночка, все сбудется, все повторяется. Разлука? Рано или поздно — все проходит. И только жизнь вечна как любовь.

Сын элегантно принял ее локоток, они настроились на молчаливую прогулку. Свита давно растаяла, комната поблекла, притихла в ожидании неспешного последнего постукивания каблучков хозяйки: так-да… так-да-да. Не грусть, нет, но словно что-то не так, что-то главное забыто: не припомнить — не забыть. Но что? Она остановилась на пороге, прислушиваясь к себе. Что же, что? Неуловимая мелодия, ноктюрн забвения. Возможно, стены еще дышат ее присутствием, но не надо огорчаться. Она не вернется — это ясно. Она с закрытыми глазами помнит свой дом — зачем оглядываться, но вдруг кто-то позвонит. Алфея медлит на пороге и не выдерживает.