Осколки небес

Андрей ощутил, как тяжелеет голова, как опускаются веки. Он заморгал быстро, упрямо, не желая сдаваться смертельному холоду, прокравшемуся в оскверненную часовню. И забился в путах, силясь ослабить веревки, сползти ниже или уронить столб, на котором висел. Он бы выиграл время, отсрочил неизбежное — хоть немного!

Балка стояла непоколебимо.

Тени на стенах вдруг исказились, превращаясь в чудовищ: они выгибались, разевали пасти и менялись, перетекая одно в другое. И отделялись от стен, и наползали на ошеломленного Андрея, и разъедали глаза.

По щекам потекли слезы.

По коже — кровь.

Огненная боль разорвала живот, и по ногам, по лодыжкам зазмеились тонкие ручейки. Кровь капала и лилась, и у подножия столба по грязному полу расползалась багровая лужа, в которой отражались свечи.

Голос Асмодея наполнился силой, развернулся, загудел, загрохотал под куполом, срывая покровы с обезумевшей от ужаса души, примотанной к столбу. Окровавленный и изломанный, Андрей чувствовал, как с него, живого, снимают кожу. И орал, и бился затылком о балку — и не мог освободиться. И когда демон кончил — на высоком завое, — он обвис на веревках дрожащим куском плоти, пульсирующим болью.

Медленно отложив книгу, Асмодей приблизился к нему. Сквозь пелену слез Андрей разглядел босые ступни, вязнущие в разлитой по полу крови, и шесть полыхающих черным огнем крыльев. Истинный облик бывшего серафима повергал в ужас. На мгновение Андрей даже позабыл о боли, наблюдая за тем, как крылья исторгают в воздух чад, пепел и обугленные перья. Тело Асмодея выглядело лишенной покровов тенью, а глаза на черном лице горели ослепительной синевой. Глаза бывшего ангела…

— А что, мальчик, — Асмодей оказался достаточно высок, чтобы заглянуть Андрею прямо в лицо. — Хочешь, напоследок поиграем? Научил тебя Азариил какой-нибудь молитве? Прочти. А в преисподней всем с гордостью поведаешь, что сделал «все возможное». Итак?

— Да… воскреснет… Бог… — выдавил Андрей, чувствуя, как катятся по щекам слезы.

Демон в ярости отшатнулся. И, не дождавшись продолжения, снисходительно похвалил:

— Недурно.

Удивить бы его.

— И расточатся… расточатся…

Но память отказала.

— Начали за здравие, а кончили за упокой, — с притворным сожалением вздохнул Асмодей, цокнув языком. — Крылатый старался, старался, да ты, похоже, прогуливал уроки. И правильно: зачем закоренелым безбожникам подобные глупости? Лишний сор в голове, а толку — ноль: таким, как ты, хоть тонну зазубри, не поможет.

— Быстрее, — поторопила откуда-то снизу Белфегор. — Держи.

Перед глазами возникла маленькая глиняная амфора. Похожую Андрей видел недавно во сне. Она медленно раскачивалась из стороны в сторону, гипнотизируя, погружая в дрему…

Возможно, кто-нибудь из Осколков сейчас наблюдал за его муками в ночном кошмаре?

А что случится с Варей, когда его не станет? Позволят ли ей вернуться в деревню и зажить прежней жизнью?

Не спать! Не спать…

А вдруг все вокруг — просто наваждение? И не он на самом деле корчится в громоздком и тесном теле на балке, а кто-нибудь другой?

Зажмуриться. Крепче. Попытаться проснуться.

«…повторяй за мной, — донесся вдруг откуда-то из глубин памяти знакомый, родной голос: — Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…»

«Мам, это тарабарщина, я не понимаю», — недовольно скривились губы.

«Тогда давай на русском, хорошо? Только обязательно, Андрюшенька, обязательно!»

Видение поплыло и выплюнуло его, беспомощного, в темноту реальности, где перед лицом по-прежнему болтался на цепочке пустой сосуд. Пока ещё пустой.

Андрей напрягся, хватаясь за воспоминание.

«…Ибо ангелам своим заповедает о тебе охранять тебя… — летел из прошлого мамин голос, — на всех путях твоих…»

— Ангелам! — вырвался из груди хриплый отчаянный крик. — Зар, помоги!

— Молчать! — удар обрушился на лицо, и голова мотнулась, а шея едва не переломилась.

— Быстрее! — шипела Белфегор.

И тени вокруг сгущались, и нещадно коптили свечи, и горький дым от шести обезображенных крыльев разъедал горло. Андрей давился словами и звуками:

— На руках… понесут тебя…

Еще удар. И еще.

Он уже не чувствовал боли, словно постепенно утрачивал отношение к собственному телу и дергался в нем, кувыркался и скользил, скребя пальцами, цепляясь за собственные руки изнутри и не находя ни выступа, ни трещинки. С неумолимой силой его потащило вверх. Сопротивляться не осталось сил, и только слова, горящие на губах на грани помешательства, как будто уплотняли телесную оболочку и удерживали.

— …ангелам своим заповедает о тебе… — не сдаваясь выталкивал Андрей онемевшими губами. — Ангелам своим… ангелам…

Смысл утрачивался. Нить жизни истончалась, готовая лопнуть в любой момент.

— Ангелам… — выдохнул Андрей в последний раз.

И вокруг сомкнулась чернота.

* * *

Боль выдернула его из милосердного небытия.