Осколки осени

Она произносит это с такой торжественной серьёзностью, что я даже теряюсь. Рассеянная улыбка сползает с моих губ. Я вспоминаю о том, как однажды уже слышал подобный ответ. Это было в одном из маленьких городов на юге России. Родители мои решили остановиться проездом у дальних знакомых моего отца. Меня оставили наедине с мальчиком, их сыном, и он также мечтал о том, чтобы сходить в мавзолей. Уже тогда это желание было для меня непостижимо. И хотя в школе нам всем объясняли, что долгом каждого советского ребёнка было сходить на Красную Площадь и увидеть Ленина, ни я, ни другие дети столицы особенно не принимали этого всерьёз.

И вот, я встретил второго ребёнка, который на окраине ветхой империи слово в слово повторял всё ту же странную, внушённую взрослыми мечту. Я с любопытством смотрю на толстую девочку и говорю:

– Зачем ты хочешь увидеть Ленина?

– Ты что, дурак? Ленин – вождь мирового пролетариата!

– Да… – осторожно начинаю я. „Но он же мёртвый…“

– Ну и что, что мёртвый! Он всё равно вождь! Ленин – он же живее всех живых, это вообще любой знает. У вас там в Москве что, вообще ничему не учат?

– Почему, учат. У нас даже экскурсии из класса водят. У нас в школе предлагали пару раз, но я отказался…

– Что? – толстая девочка перестаёт дышать. „Как можно от такого отказаться?“

– Но он ведь мёртвый! – говорю я. Он лежит там у себя в гробу и лежит. Зачем на него смотреть? Говорить он всё равно не может. А к тому же, если я вдруг передумаю, я всегда смогу его навестить. Уходить ведь он никуда не собирается…

Девочка ошеломлённо смотрит на меня. Рот её приоткрыт, щёки подрагивают от чудовищного святотатства, а голова так и покачивается в немом порицании.

– Какой же ты всё-таки тупой! Ты что, совсем ничего не понимаешь?

Она с благоговением приподнимает ладони вверх. „Это же Ленин!“ – люди всю жизнь мечтают о том, чтобы его увидеть. Копят деньги, едут со всего Союза, а ты с ним живешь в одном городе и отказываешься к нему идти! Не зря у нас говорят, что все Москали – дерьмо. Всё, что вы можете – это нашу пшеницу с Украины воровать!

Толстая девочка со злобой смотрит на меня, испорченного Москаля, и ждёт оправдания. Но я не знаю, что ей ответить. Ни одно из моих слов не сможет её убедить. Мимо нас с шумом проезжает трактор. Я зачарованно наблюдаю за движением его огромных колёс, сонливым мужиком в кабине с цигаркой в зубах и синим дымком из трубы.

И пока я смотрю на железного зверя, заворачивающего за угол, толстая девочка окончательно теряет терпение. Она в последний раз смеряет меня презрительным взглядом, фыркает и идёт в сторону своего ухоженного дома. Подойдя к калитке, она открывает её, заходит внутрь и захлопывает за собой дверцу. Потом оборачивается и задумчиво смотрит на меня. На прощание она кидает:

– Ладно, пока. И откуда только такие идиоты берутся?

Ток

Я рано узнал, что значит сидеть на мели. Хорошего в этом было мало. Все дети, которых я знал, получали от родителей карманные деньги и покупали себе на них что-нибудь приятное. Это могло быть мороженое, или игра, или какая-нибудь одежда. Сама возможность выбора была захватывающей. И хотя мне, как и всем остальным детям, хотелось иногда что-нибудь купить, денег на карманные расходы мне давали исключительно редко.

Это было связано с тем, что моя мать долгое время не работала, занимаясь мной и домашним хозяйством. Деньги в семье зарабатывал отец, и он всегда внимательно следил за тем, на что они уходят. В том, чтобы тратить деньги на меня, отец не видел ни малейшей необходимости. Он был убеждён в том, что у меня и так всё было. Кроме того, я был ребёнком, а детям, как он считал, деньги были абсолютно не нужны.

Обычно, когда денег у меня не было слишком долго, я просил их у матери. Она давала мне сколько могла, но так много у неё самой не было, ей нередко приходилось идти к отцу и просить у него. Дальше всё шло по заранее расписанному сценарию. Мать говорила отцу, что мне нужны деньги. Отец делал удивлённые глаза и говорил: „это ещё зачем?“ Мать терпеливо объясняла ему, что детям тоже нужны деньги, они тоже люди, после чего в комнате повисала напряжённая тишина.

Отец долго хмурился и недоверчиво смотрел на мать. Наконец он неохотно вставал, отсчитывал какую-нибудь крошечную сумму и с трагичным видом невосполнимой потери протягивал её матери. Подобные сцены повторялись из раза в раз, и чем больше проходило времени, тем меньше мне хотелось кого-либо о чём-либо просить. Мне было прекрасно известно, откуда были те деньги, которые мне так редко удавалось получить. И сама мысль о том, что они были от отца, и я напрямую был от него зависим, была для меня невыносима.

Уже тогда безумная раздражительность, крик и колкости отца по отношению ко мне успели войти в привычку, и я изо всех сил старался обходиться без денег, чтобы не унижаться перед ним лишний раз. Однажды, играя во дворе нашего дома, я нашёл на земле розовую десятирублёвую купюру. На купюре был изображён бюст Ленина, повёрнутый в профиль и смотрящая как всегда куда-то вдаль.