Осколки осени

В младших классах нам объясняли, что всему этому мы обязаны завоеваниям Революции и Великого Октября. Нас с ранних лет любили учить Родину, гордиться её достижениями и тем, что Советский Союз спас мир от фашизма.

О победе над Гитлером говорили часто, так, будто это произошло вчера. Девятое Мая, день Победы, всегда было важным праздником. С годами этот день превратился в настоящий культ и перестал быть данью уважения сопротивлению захватчикам, ветеранам войны и жертвам фашизма. Праздник стал символом мощи и непобедимости Советского строя в лице его режима. Наше настоящее стало отражением героического прошлого страны и жило в лучах его сияющей славы.

„Вперёд – к победе коммунистического труда!“ – кричали лозунги вокруг меня. И я двигался вместе со всеми, как и поколения людей до меня – от победоносной Революции и Советов к колхозам и стахановцам, от Великой Стройки к победе в Войне, от запуска первого человека в космос к светлому будущему коммунизма.

Я жил в стране лозунгов и знамён, транспарантов, рукоплескающих съездов и вождей, мудро глядящих с портретов. Среди всего этого не было места сомнению. И вместо него повсюду царила абсолютная убеждённость в собственной правоте.

„Москва – самый красивый город планеты!“, „У нас самое вкусное в мире мороженое!“, „Лучшей мультипликации, чем в Советском Союзе ни у кого больше нет!“ Это всегда говорили таким убедительным тоном, что часто ставили меня в тупик. Мороженое я любил. Оно и правда было вкусное. Но никакого другого я в своей жизни не пробовал и не мог судить о том, лучшее оно было или нет.

С мультфильмами было тоже самое. Иностранных нам в СССР просто не показывали. Что же до Москвы, как самого красивого города планеты, то в этом я слегка сомневался. Я провёл в этом городе всю свою жизнь и мне хотелось верить в то, что где-то на земле существовали города красивее этого.

Я бы даже сам с удовольствием в этом убедился и сравнил все столицы в мире, если бы не граница, сторожевые вышки вдол неё и пограничников с автоматами. Но на ту сторону было не перебраться, а значит, сравнить мороженое, мультфильмы и города тоже было нельзя. Мириться с этим было тяжело и долгое время мне не оставалось ничего другого, кроме как верить на слово тому, что говорят.

Шло время. Я рос и постепенно учился читать между строк. Главную роль в моём воспитании играла мать. Она объяснила мне, что в школе и по телевизору часто врут и глупо верить всему тому, что там рассказывают. Мать рекомендовала мне включать свои собственные мозги и подвергать сомнению всё, чему меня учили. Она говорила: „доверяй своим глазам, а не ушам и старайся изучать прошлое чтобы понять настоящее“.

Мне безумно хотелось понять настоящее или хотя бы приблизиться к этому. Я пытался интересоваться историей, но это давалось мне с трудом. История древнего мира была далека от меня и едва ли связана с современностью. А та история, которую преподавали в школе, была настолько идеологически вычищена, суха и лжива что наводила не меня смертельную скуку.

Учителя прятались за стенами дат, съездов и партийных постановлений, заставляя учить нас наизусть давно навязшую в зубах дребедень. И этим они лишь отбивали у нас желание учиться. Я был сыт по горло одними и теми же бессмысленными, отупляющими фактами. Не объясняя ничего, они лишь мешали образованию и не давали за деревьями увидеть леса.

Мне хотелось прочитать что-нибудь простое и правдивое о жизни таких же людей, как я. О том, как они думали и чувствовали – вдали от лозунгов, героизма и вечного самопожертвования. Казалось, найти подобную литературу не должно было составить труда, но это было совсем не так. Книг вокруг была масса – библиотеки так и ломились ими. Но несмотря на это читать всё равно было нечего.

Как то раз мать посоветовала мне прочесть „Крутой маршрут“ Евгении Гинзбург. Я прочитал и эта книга произвела на меня огромное впечатление. Она была мощным и шокирующим повествованием об условиях жизни женщин в советских лагерях второй половины тридцатых годов. История, рассказанная Гинзбург, нисколько не походила на всё то, чему нас учили в школе.

Мне захотелось узнать больше о репрессиях и тайном прошлом моей страны. И скоро я с головой ушёл в поэзию и прозу Варлама Шаламова. Ребёнком его книги стали для меня настоящим откровением. Мир Шаламова был миром человека, потерявшего всё до конца, брошенного властью в одиночество и холод Колымы, и он тронул меня до глубины души.

Те книги, что я читал, приоткрыли завесу в прошлом того общества, что меня окружало, и скоро я начал видеть всё в новом свете. Впервые я начал по-настоящему задумываться о степени страдания тех людей, на чьих костях была построена индустриализация в моей стране. И чем больше я узнавал о принудительном труде, ссылках и расстрелах, тем больше поражался тому, как мало об этом говорили.