Осколки памяти

Великий Блейман

У Володи было много друзей. Его любили, причем, по моему ощущению, Володю любили все, даже самые вредно завистливые. Ведь Володя был гениальный писатель и добрый, удивительно скромный человек.

Мало того, что этот талантище вернулся из Москвы в Минск, на нашу студию, так сюда вскоре примчался и его учитель, руководитель диплома, замечательный дра­матург Михаил Блейман, написавший сценарий фильма "Подвиг разведчика". Этот старичок с палочкой относил­ся к Володьке нежнейшим образом и приехал поглядеть, как он тут устроился, как движутся дела со сценарием. Это было для меня непостижимо: выдающийся классик советского кино приехал посмотреть, как живет его воспитанник. В голове не укладывалось, что такая может быть нежность, любовь и забота об ученике.

Володя представил меня Блейману как своего режиссepa, и Володин мастер "взял в объятия" и меня.

Как раз в это время город выделил студии несколько новых квартир, одну из которых вдруг вроде бы решили дать мне. Директор студии отправил нас с Неллой смотреть квартиру, почему-то не новую, но, по его словам, "классную". Блейман, чувствуя, что за этим кроется какая-то афера, вызвался идти с нами: "Я пойду с вами посмотреть, чем вас намерены осчастливить". Я, Нелла и Блейман отправились на смотрины.

Лифта в доме не было. Блейман взбирался наверх по лестнице, опираясь на трость, время от времени останавливаясь передохнуть. Увидев квартиру, он воскликнул: "Вас хотят обмануть! Не давайте согласия ни при какой погоде!" -

Это была старая, обшарпанная однокомнатная квар­тирка со встроенной кухней. Я даже не зашел: только гля­нул - все внутри скукожилось. Оказывается, наш дирек­тор решил провернуть махинацию: выделенную новую квартиру отдать своим знакомым, а эту - мне. Отказа­лись, спасибо Блейману.

Позже, когда Нелла была уже беременная, нам дали ордер на двухкомнатную "хрущевку". Зачем-то вызвали на заседание жилищной комиссии райсовета, проходившее за закрытыми дверями, и сказали: "А вы посидите тут, в коридорчике". И, стоя за дверью, вдруг я слышу пронзительный, отвратительный женский голос: "Почему двухкомнатную? У них еще ребенка нет. Ну, мало ли, что она в положении? Между прочим, могу вам сообщить, что дети рождаются и мертвыми". Я, словно брошенный взрывной волной, рванул к дверям. Клянусь, не знаю, что произошло бы, если бы я ворвался туда и узнал, кто это сказал. Нелла удержала меня. Впрочем, никакой кварти­ры нам все равно тогда не дали.

Задушили

Мыкаясь со сценарием, мы год с лишним с Володей почти не расставались: все куда-то ходили, что-то допи­сывали, что-то доделывали. Жили в томительном ожи­дании приговора. Неприятие "Гневного солнца паляще­го" душило нас удавкой; в большей степени, наверное, Володю как автора. Впрочем, обоих - накинули веревку и душили. Почему? Я и сейчас - вот пушку на меня на­ставляйте - не смогу сказать, почему не дали ходу пре­красному с точки зрения литературы, прекрасному с точ­ки зрения драматургии, прекрасному с точки зрения темы сценарию. И здесь, и в Москве - нет и все. По какой такой крамоле? По какой такой политической несостоя­тельности? Или он был антихудожественный? По сей день не понимаю. В конце концов, Володя сказал: "Не буду я выслушивать эти глупости, их советы выводят меня из состояния равновесия. А тебя должность обязывает на худсоветах сидеть. Держись, Игорек, держись".

Сценарий был "зарезан". Переполнявшая тебя ра­дость оттого, что вот-вот запустят, была загублена на кор­ню. Это было жутко тяжело, как будто убили тебя.

Сейчас я думаю, что, может быть, не вытянул бы я тогда всей глубины философии, но в любом случае кар­тина, благодаря заложенной в нее основе, была бы до­стойнейшая по своей задаче. Я не знаю, какую картину мы с Володей сняли бы, но сегодняшнее видение (а вся моя жизнь прошла в кинематографе) мне подсказыва­ет, что она могла быть событием - с таким-то умным сценарием. Не зря же и Блейман, будучи здесь, пытался помочь, и Ромм приезжал - бесполезно. Мы в то время многого не знали, но Михал Ильич, когда приезжал сюда с лекциями, ничего нам не говоря, ходил, заступался за "Гневное солнце палящее".

Как бы то ни было, но картина так и не родилась.

Фрид и Дунский