Осколки памяти

Через неделю приезжают ребята в Минск на съем­ки, их встречает студийная машина с администраци­ей и привозит прямо ко мне домой. Звонок в дверь. От­крываю и обалдеваю: что это? куда это? Они быстро разрывают большой пакет, а там - белый складной кухонный стол. Узенький, одна ножка раскрывается - получается побольше, другая - еще больше. Потом тихонечко заходят в комнату, где спал Мишка, и устраивают танцы на цыпочках вокруг кроватки.

Петю я и сравнить ни с кем не решаюсь. Бог дал талантище. Исконно русский. Откуда он родом, я не знаю, но ощущение было такое, что из глубинки: говорил сво­еобразно, вел себя чересчур деликатно, очень скромно. И если Левушка, весь светясь, звал меня Игорек, то Петр всегда серьезно - Игорь Михайлович.

У Левки, по-моему, вся Москва - друзья, он - не­мыслимый затейник. Даже играя в юности в футбол, умудрялся трюкачить: оттянет резинку трусов, мяч туда поймает - и мчится к воротам соперника! Его нельзя не любить, с ним нельзя не дружить. Категорически нельзя: он нежный, честный, добрый очень, заботливый, готовый кинуться в любую схватку за правду, защищать кого-то. А сам-то маленький же! Его из-за роста не хоте­ли принимать в училище МХАТа, вступились Блинни­ков и Горчаков (Горчаков тоже маленький, а Блинников, напротив, большой). "Нас что, уже по росту будут отби­рать? - возмутился Николай Михайлович. - Тогда выходит, нас обоих из МХАТа гнать надо? Талантливый парень, возьмем".

Левушка Дуров и Петр Щербаков, ребята мои родные, оба и сыграли у меня в картине.

Слово в слово

Я настолько трепетно относился к сценарию, что пыль с него сдувал - вот как было написано, так слово в слово и снимал.

Анатолий Аграновский, чрезвычайно опытный и ум­ный человек, построил с Мишей Анчаровым сюжет та­ким образом, что проблема как будто раскрывается, и в то же время не до конца. Скажем, Королева забирают с фронта в тыл продолжать работать над ракетой. Но это сценарный ход - якобы Сергей Павлович воевал. На са­мом деле исторически известно, что он, как и многие ве­личайшие ученые, сидел в лагере, а когда наши войска нашли в Пенемюнде ракету ФАУ-2 - немецкую "сигару", о которой ничего не было известно, решили собрать спе­циалистов: Королева и его соратников. Послали за ними "Дуглас", полковника КГБ и двух автоматчиков. Сергей Павлович тут же определил, что это жидкостная ракета. Как раз проблемой жидкостных реактивных двигателей (ЖРД) он занимался в лагере, там были созданы брига­ды, которые под руководством Туполева работали над ЖРД, и возникали у них свои научные споры, которые, как я полагаю, часто переходили в политические. Хоте­лось бы, чтобы переход от конфликта научного к конф­ликту человеческому был показан в картине, однако этой стороны дела мы тогда, к сожалению, не коснулись.

Невозможно представить себе, что величайшие (!) конструкторы, техники, самолетостроители, ракетостроители - все! - существовали и работали в лагерных ус­ловиях. Все по звонку. За баланду. Сейчас я жалею, что не расспрашивал, например, как их кормили, сколько раз в день, что давали на первое, на второе, как был устроен быт. Тогда мы об этом ничего не знали. Все было засекречено.

Сегодня я понимаю, что надо было просить у авто­ров в большей степени популярного, нежели научного изложения темы.

Съемки в Кремле

Картина снималась в трех городах: в Минске, Кали­нинграде и Москве.

В Калининград мы отправились за кадрами военных разрушений, которые там в то время еще сохранились. Поразительно, что в лежащем после войны в руинах Ке­нигсберге могила Канта осталась нетронутой. Рассказы­вали, что среди штурманов советских бомбардировщиков, бомбивших город, были некогда студенты философского факультета МГУ, они и уберегли могилу немецкого фи­лософа, сказавшего когда-то: "Есть только две вещи, ко­торым я не перестаю удивляться: звездное небо над голо­вой и моральный закон во мне".

А в Москве снимались сцены, связанные с Кремлем. В тот момент Кремль только-только открыли для посети­телей, и наша съемочная группа была первой, кого туда пустили. Обалдев от представившихся возможностей, я шибко хотел, чтобы с помощью какого-то одного мазка, одного штришка для всей страны, для всего мира было точно понятно, что это, между прочим, Кремль, и что со­бытия происходят в Москве.

Царь-колокол, Царь-пушка... Эти места люди зна­ли - ну, как не снять? Отсюда финал картины получил­ся "открыточным", за что я себя по сей день казню. Ведь все происходило-то совсем в других местах. Снимал торжественную часть их работы, а надо было лагерь снимать - как им там за "колючкой" работалось. Теперь понимаю, что в этом была моя промашка, художественный недостаток мой и, как следствие, картины. Мне, как дураку, было интересно, чтобы въехали черные "Волги" на площадь, затормозили так резко, чтобы дым пошел, чтобы наши герои вышли оттуда и решительным шагом направились не куда-нибудь, а прямо в Кремль... А все проще было. Не знаю, как, но было проще. Боже мой! И я все это показывал Михал Ильичу! Как он вытерпел?!