Осколки памяти

Режиссеру важно знать музыку композитора, с ко­торым он собирается работать. Композитор должен по­читать сценарий, а главное - нужно рассказать ему о своих чувствах и попытаться объяснить, какой тебе эта музыка представляется. На первый взгляд, вполне обы­денное занятие, но необходимое. Бог был ко мне мило­стив, мне никогда не приходилось отвергать музыку, написанную к моим фильмам, потому что писали пре­красно.

Многие песни из кинофильмов сразу обрели само­стоятельную жизнь: например песня Шаинского "Когда мои друзья со мной" на стихи Михаила Танича из карти­ны "По секрету всему свету".

Консультант

Поскольку тема картины была и сложная, и засек­реченная, возникла необходимость пригласить научно­го консультанта. Нам дали молодого аспиранта МАИ (Московского авиационного института), сотрудничавше­го с Сергеем Павловичем Королевым, на которого я взирал как на полубожество, потому что он общался со всеми этими учеными. Звали его тогда Виталик Севастьянов. Это уже потом он стал Виталием Ивановичем Севастьяновым, дважды Героем Советского Союза, совершившим один из самых длительных полетов в космос. Этот интеллигентнейший, чудный, выдержанный человеке помог мне разобраться с тем, что происходило в науке того времени.

Задача у него была трудная: с одной стороны, все объяснить, с другой - не сказать ничего лишнего. Ви­талик справился с ней отлично, его участие в работе снимало все вопросы: никто ни из редакторов, ни из на­чальства ко мне после не приставал, понимали, что кон­сультант из Москвы, от самого Королева, не пропустит никакой ошибки.

Виталик постоянно был рядом, был опорой. Он ви­дел, что я и в кинематографе еще не очень-то секу, а тут ракетостроение - попробуй пойми, и искренне хотел по­мочь. Поскольку освещение этой проблемы в ряде случа­ев требовало специального допуска (которого я не имел), Виталик в ходе работы над картиной не раз приезжал в Минск. Мы по-настоящему подружились. Хороший, доб­рый парень.

Потом я познакомился с его семьей. Мы с Витали­ком ездили друг к другу в гости. Был я у него в Москве в малюсенькой двухкомнатной "хрущевке", а позже и в дивной квартире на Тверской (улица Горького по-старому), домина около Юрия Долгорукого.

Помню, что очень меня интересовало, как они там, в космическом пространстве, едят, чем их кормят. И однаж­ды (это было уже годы спустя после съемок фильма "Иду искать") Виталий Иванович говорит: "Я тебя угощу на­шим космическим пирожным". Через какое-то время мы встречаемся, и он достает из кармана галету в прозрач­ной бумаге. Я спрашиваю:

- Разворачивать? Летать же будет по кораблю обертка.

- Ничего разворачивать не надо. Бери в рот и ешь.

- Прямо с бумагой?

- Это не бумага, это специальный состав.

Слопал я пирожное - невкусно. Точнее, ну, просто никакого вкуса. Я думал, "это" что-то, а на самом деле "это" оказалось ничего. Ему я, конечно, не сказал, что ерунда какая-то, говорю: "У-у! А как питательно! Надо же, как интересно!"

Но чрезвычайно тронуло меня то, что Виталик не за­был о том, что мне хотелось попробовать пищи "косми­ческой" и специально припас эту галету.

И вот так по сей день мы остались с ним друзьями.

Когда во время нашей совместной работы над кар­тиной нависла угроза ее закрытия, Виталик устроил для меня поездку: вызвал в Москву, поселил в гостинице Академии наук, в маленький одноместный номер с кой­кой, под которую мы сложили коробки с пленкой. Туда время от времени приезжали ребята, аккуратные, кра­сивые, в черных костюмчиках, любезно здоровались, спрашивали:

- Это вы?

- Я.

- Где картина?

- Там, под кроватью.

Забирали меня и коробки, и мы ехали куда-то. На­зывалось это "поехали показывать картину на фирму".

В актовый зал собирали ученых, от которых нужно было получить отзыв. Я полагаю, главное было, чтобы отсня­тый материал посмотрел кто-то из соратников Королева.

В одной "фирме" подошел ко мне мужик и говорит:

- Вообще, ты счастливый человек, везучий.

- Почему?

- Возятся тут с картиной твоей, обсуждают, а будь Сергей Павлович жив, выхода было бы всего два: если бы она ему не понравилась, ее тут же уничтожили бы, либо, напротив, ты сразу стал бы лауреатом Ленинской премии.

Ученые, очевидно, дали картине добро, потому что цензоры Госкино ее выпустили. Правда, не объясняя причин, отправили "третьим экраном".

Уже в период перестройки, когда все рухнуло, какие-то счеты сводить поздно и можно говорить свободно, на одном, извините за выражение, небольшом фуршетике-выпивончике я спрашиваю у приехавшего в Минск на­чальника:

- И зачем вы картины гоняли, резали?

Он говорит:

- Игорь, я не люблю худых женщин. Толстых надо снимать, я их обожаю.

- А я наоборот.

- Так вот, когда ты окажешься на моем месте, все будет наоборот: будут только худые!

Вот и весь сказ. Такие критерии.

Если бы молодость знала...