Читаем Осколки памяти полностью

Опыта, конечно, и ума не хватило у меня на пер­вую картину. Надо было глубже покопаться в истории, попросить авторов найти какие-либо более характерные детали. Кроме того, нужно, наверное, было острее вы­светить проблему Королева, но одно имя "СП" вызыва­ло у меня невероятную робость. Сейчас понимаю, что оп­рометчиво взялся за сценарий, в горячке после того, как "зарезали" "Гневное солнце палящее". И потом, это ведь был подарок самого Михал Ильича - возможно ли было отказаться?!

А после "Иду искать" была сделана большая двухсерийная картина "Укрощение огня". Молодой драматург, Даниил Храбровицкий, которого Ромм пригласил в свое время соавтором сценария фильма "Девять дней одного года", снимал "Укрощение огня" уже в качестве режиссера - на Байконуре: все помпезно, серьезно, масш­табно. А я показывал первичную стадию ракетостроения, самое его начало. Свой пускодром мы построили прямо во дворе студий: на железном столе укрепили "ракету", заправили ее не то керосином, не то бензином, подо­жгли - и "три, два, один, пуск!". Виталик объяснял все премудрости пиротехникам, они там колдовали, чтобы создать эффект запуска, чтобы было страшно. И действи­тельно получилось страшно: все горело, полыхало. Мы все бежали от этой установки впопыхах. Сохранились фотографии, на которых за нами поднимается огромное облако пламени.

Все было очень интересно, хотя хотелось бы, чтобы картина получилась более исторически точной и глубо­кой.

Когда я приступил к съемкам, меня позвал к себе Вла­димир Владимирович Корш-Саблин и сказал: "Игорь, я знаю, что во ВГИКе мало времени остается на монтаж, а он требует длительной практики, и именно в этой склееч- ной находится суть произведения, поэтому я тебе советую: ты был на картине у Ромма, пригласи с “Мосфильма” опытного режиссера по монтажу". А когда я проходил практику на "Девяти днях одного года", подружился с Евой Михайловной Ладыжинской, постоянным монтажером Михал Ильича, с которым у них в работе было такое еди­нение, что они монтировали тут же, в зале. Он смотрел и говорил: "Два кадра отрезать, два прибавить", а она ему: "А я тебе что говорила!".

Войти в монтажную комнату Евы Михайловны без приглашения никто не решался - очень уж строгой и суровой она казалась. Но когда я однажды получил раз­решение у нее посидеть, то был совершенно очарован этой крупной рыжеволосой дамой, с кольцами и перстнями на пальцах, которая с пленкой расправлялась, как хотела. Оказалось, что за внешней строгостью скрывался очень добрый и нежный человек.

Она и смонтировала "Иду искать", единственную мою картину, которую видел Ромм.

Михал Ильич был человек неординарный: с чем он поздравил меня от всей души, так это с первым инфарктом. Обняв, сказал: "Ну, вот, наконец, ты стал профессио­нальным кинорежиссером!"

После "Иду искать" меня "сослали" в детское кино, куда я безропотно отправился, чтобы не волновать Ми­хал Ильича. Помнил его слова: "Важнее всего - вторая картина".

"ИВАН МАКАРОВИЧ"

"Детское кино"

После неудачной, со всех сторон отредактированной картины "Иду искать" я остался у разбитого корыта: без плана, без перспективы. Хожу, покуривая, по коридорам студии, зужу, что работы нет.

И что дают в таких случаях? - детское кино. Вызы­вают меня вдруг:

- Слушай, есть детский сценарий. Хочешь снять?

Честно признаюсь, никогда не мечтал снимать дет­ское кино, но тут Бог, видно, меня вразумил. "Дайте, про­читаю", - сказал я без каких-либо обязательств.

Читаю первую страницу: "Автор - Валерий Савчен­ко", сын великого советского режиссера Игоря Савчен­ко, поставившего множество фильмов, воспитавшего во ВГИКе целую плеяду знаменитых впоследствии учени­ков. Размышляю дальше: сценарий гениальной картины Марлена Хуциева, в которую я был влюблен, "Два Федо­ра" тоже ведь написан Валерием Савченко. Ого! И давай читать уже внимательно.

Проглатываю страницу за страницей и понимаю, что это не просто сценарий, а биография, летопись целого по­коления, моего поколения. Так оно и оказалось, когда ста­ли снимать. Выяснилось, что в съемочной группе, где все мы были примерно одного возраста, кто-то из ребят в войну работал на заводе совсем еще пацаном, кто-то воевал, кто-то был в эвакуации. Я делал "Ивана Макаровича" как коллективное воспоминание о военном времени.

Дал согласие.

Работая над написанием режиссерского сценария, познакомился с Валерой - очаровательнейший мужик! Никогда не спорил, а если был с чем-то не согласен, старался очень нежно меня переубедить. Он был более опытный кинематографист по сравнению со мной, умница, добрый, тонкий.

"Он еще спрашивает!"

Снималась картина легко, но перед началом съемок неожиданно трудно оказалось найти главного героя; приводили ребятишек, делали пробы - не то. Хорошие ре­бятки - ну, не то и все!

Как-то закрутилось у меня в голове "Шаланды, пол­ные кефали...", и тут пришла в голову мысль: надо ехать в Одессу, посмотреть там пацанов - шустрые, должно быть, рыбаки-то!

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное