Читаем Осколки памяти полностью

- Мой-то пообедал?

- Еще как!

- Что брал?

- Три порции клубники!

Клубники тогда нигде еще не было, не сезон, а в Новополоцке уже появилась.

Однажды у Мишки спрашиваю (он маленький еще был, школьник): "Не забоишься, если полезем на верхо­туру, посмотрим на город сверху?" И папа, ненормаль­ный, с ребенком, с ребятами из группы, с камерой полез по приставной лестнице на самую высокую химическую колонну - высоченная башня! Снимаем панораму стро­ительства, а я сына держу. Тут снизу раздается голос де­журного охранника:

- Пацана оттуда уберите! Чей это мальчик?

- Мой.

- А ты кто?

- Режиссер. Простите, ради Бога, я понимаю, что глупость сделал.

Спускаться было труднее: мне его подавали, я принимал - так донизу и дошли. Удивительно, но у Мишки ни один мускул не дрогнул, парнишка смелый оказался.

Потом, уже взрослым мужчиной, привязанный ре­зиновыми веревками, он прыгал в Америке с моста в ка­кую-то жуткую пропасть - он всегда любит испытывать себя. Они оба у меня спортивные парни. Младший, Леша, когда я привел его на плавание, по приказу тренера отча­янно прыгнул в воду, не умея плавать абсолютно. Сейчас все больше в зале мышцы накачивает - здоровый! Если сгребет меня в охапку, думаю, что пищать буду. И сер­фингист заядлый: когда есть ветер, они, как стая чаек, высыпают на берег Минского моря - и под паруса.

Старший, Миша, будучи еще ребенком, как-то ле­том возвращаясь с мамой с югов, стал свидетелем такой сцены: на полустанке в вагон зашли хулиганы и совер­шенно вольготно себя чувствовали, пока не пришла ми­лиция и не высадила их - ни один мужик им не проти­востоял. И после этого случая он попросил отдать его в каратэ. Я привел его к знакомому тренеру и говорю: "Вот, хочу, чтобы вы мужика сделали из него".

Некоторое время спустя мы с ним куда-то идем, и на лестничной площадке этот человечина задирает ногу и спокойно, легонечко нажимает кнопку вызова лифта... ступней.

- А если что посерьезнее случится, справишься?

- Ай, батя.

Вот так просто он дал мне знать, чтобы я за него не волновался. И когда они с ребятами ехали в Москву экза­мены сдавать, на стоянке такси к ним прицепилась ка­кая-то шпана.

- Как Мишка себя вел в этой ситуации? - спраши­ваю я у его друзей, которые рассказали мне эту историю уже спустя время.

- Замечательно! Все было сделано, как надо, и при этом он даже не вытащил руки из карманов!

Когда подошла милиция разбираться, видят, что хо­рошие ребята, с учебниками, сосредоточенные, едут по­ступать, Подержали их в милиции немножко для выяс­нения личности и отпустили. Ограждая меня от всяких неприятностей, Мишка тогда ничего не рассказал. Зато я уже сколько наговорил.

Интересное это дело, которым я занимаюсь сей­час, - воспоминания. И что-то, кажется, забыл, а потом неожиданно вдруг раз - и вспомнил.

Одним словом, вот такая "Улица без конца".


"Потому что люблю"

Наконец мне в руки попал сценарий о самой что ни на есть современности: о молодых военных летчиках сверхзвуковой истребительной авиации.

Это были повести военного журналиста, писателя Аркадия Пинчука, а когда было принято решение о том, что по повестям Аркаши будет сниматься фильм, к на­писанию сценария подключился Вадим Трунин, автор "Белорусского вокзала".

Главным "разрешающим" был министр обороны СССР Гречко, а военным консультантом к нам был им же прикреп­лен маршал авиации Николай Семенович Скрипко, светлой памяти, человек, благодаря которому все было организова­но идеально: на каждом аэродроме маршала встречали по высшему разряду, ну, и с ним заодно киношную группу.

Николая Семеновича чрезвычайно увлекал съемоч­ный процесс, отсюда отказа с его стороны я ни в чем не знал, более того, по самому процессу он давал дельные советы: когда в Средней Азии, в Туркмении стала портиться пого­да, и мороз уже не позволял нам продолжать работу, он пред­ложил слетать на Камчатку, где погода еще хорошая сто­яла, и можно было что-то снять. Однако группа была уже уставшая, все готовились встречать Новый год в своих семьях, соскучились и единодушно взмолились: "Игорь Михайлович, давайте потом доснимем". Ну, как тут откажешь?

Когда передо мной стоял вопрос выбора актеров на роли летчиков, как-то сразу в душе нарисовались образы замечательных ребят Гены Королькова и Васи Бочкарева из Малого театра; дивный Юрий Кузьменков, актер, преданный одному театру - театру имени Моссовета, сыграл авиамеханика.

А на роль командира этой маленькой эскадрильи, человека старшего, опытного, нужен был известный, по­пулярный актер, и главное, мне очень хотелось, чтобы это был человек с добрейшим лицом. И я остановился на Николае Николаевиче Рыбникове.

Я так волновался, пересылая ему сценарий (для меня Рыбников был величина недосягаемая: "Высота", "Вес­на на Заречной улице", "Девчата" и еще множество кар­тин), а он вдруг дает согласие и приезжает.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное