Осколки памяти

Пьеса об одиночестве, о заброшенных стариках. Оди­ночестве невыдуманном, ведь были же эти "бесперспек­тивные" деревни, на которые государство махнуло рукой: выживут там люди, так выживут, ну, а нет, так нет. Три хаты, три старика... и никого рядом. Ни одна живая душа к ним не заглядывает: ни из райкома не приезжа­ют, ни из горкома, ни из сельсовета, ни медсанчасть, ни хлебная лавка - ну, никто. Как на необитаемом острове живут они около реки. Один раз только показалась крас­ная машина "Жигули", остановилась на берегу. Они все каждый по-своему встрепенулись... и выдохнули: "Нет, не к нам". Действительно, приехали рыбаки, посидели, развернулись и уехали...

Если с Галиной Климентьевной Макаровой мне все было ясно, то старики вызывали кучу вопросов. Паша с Витей - талантливые артисты, но я смотрел спектакль и наблюдал, сколько же их артистического таланта рас­ходуется на то, чтобы сыграть старость. Нужны были настоящие старики, это я сердцем чувствовал и видел в этих героях Новикова и Санаева.

Галина Климентьевна, Борис Кузьмич, Всеволод Ва­сильевич - с ними я хотел сделать картину.

И вот после "Белых рос" я зову Санаева, а он гово­рит: "Нет".

- Сценарий не нравится? Роль не нравится? Ну, что, Всеволод Васильевич?

- Все нравится. Я с удовольствием бы с тобой еще сделал картину, но я могу тебя подвести.

- Это в каком смысле?

- Да в прямом, в самом грустном.

И я больше не приставал к нему, потому что завуа­лированно, но в то же время достаточно ясно, он сказал мне: "Игорь, я могу умереть. Давай, без меня".

Я долго искал актера и нашел его в Архангельске - Сергей Николаевич Плотников, хороший артист, теат­ральный, со странной, крутой судьбой. Договорились с ним, и он приехал.

Так что Макарова, Плотников, Новиков и сыграли в картине.

Ко мне часто обращаются с язвительным вопросом: "Что, в Белоруссии не было стариков?" Нет, не было. Я объездил все театры республики, все (!) - не было.

Выбирая актеров для своих картин, я никогда не по­зволял, чтобы имели значение мои личные симпатии. Мой друг, гениальный, я считаю, артист, Витя Тарасов ни разу не снялся у меня, потому что не совпадало что-то по искусству. Но он не в обиде, мы дружим, нежно друг к другу относимся. Сейчас, когда я думаю о "Желтом пе­сочке", определенно вижу Витю там. Очень хочу снять его, сегодняшнего, после инсульта, когда он оказался никому не нужен. Лучше Вити непонимание - куда, зачем нас привезли? - не сыграет никто. А язык общий мы с ним найдем быстро: он по глазам моим все поймет.

Я всегда мечтал снимать Левушку Дурова, но он слава Богу, все же снялся у меня в одной картине, а боль­ше не совпадало, к моему великому сожалению. Я и Кузь­му Львовича, отчима моего, который практически дал мне возможность выжить во время войны и ввел в искус­ство, тоже всего один раз снял, хотя можно было больше - да любую роль бери и отдавай, а я вот нет, паразит такой. Лишь в "Улице без конца" Кузьма Львович изобразил заседающего члена горкома партии. Причем чтоб он был на себя не похож, я попросил его обриться, совсем. "По­жалуйста", - спокойно ответил он, будучи актером вы­сокой артистической школы. Пошел в парикмахерскую, побрил голову и пришел ко мне абсолютно лысый. Сей­час мне стыдно за то, что я не снимал его, а можно было бы, надо было бы. Теперь, пожалуй, и сам себе не объяс­ню, чего искал, какие краски для образов.

Так и с "Осенними снами": со стариками должно было быть абсолютное попадание, и пока я не нашел Сер­гея Николаевича Плотникова, не успокоился.

"Осенние сновидения"

Картина называется "Осенние сны", а для себя я на­зываю ее "Осенние сновидения": каждую ночь эти три старика видели свои, всю жизнь преследующие их сно­видения.

Галина Климентьевна Макарова видит, как по вспа­ханному полю идут ее муж, дети - взрыв бомбы, и в осе­дающей пыли остается в живых только меньшой сынок, который вдруг уходит от нас в зэковской телогрейке.

В войну и в послевоенное время она потеряла всю семью, все рухнуло, ничего не состоялось...

Плотникову постоянно видится, как они с сынишкой скачут на коне вдоль реки. Мальчонка голышом в обла­ке брызг...

А Новиков видит свадьбу. Не свою, а чужую свадьбу, где он ходит шафером, с повязанным через плечо белым полотенцем, наливает всем самогон, который, попадая в стаканы, на глазах превращается в кровь. Выясняется, что невеста - его любимая, и всю жизнь его мучает совершен­ное им предательство: написанный донос на ее жениха, после которого того забрали, и он погиб.

То есть все они думают о прошлом. Они потеряли в жизни все, и, самое главное, они потеряли своих детей: кто-то не родившихся, потому что не состоялась любовь, кто-то живых. Они вдвойне одиноки: каждый по-своему и все трое вместе. Картина о глубинном одиночестве. Сложная для восприятия, ее нужно смотреть неспешно, как можно внимательнее.